Машенька из Мышеловки

Вот почему, навестив дивизию перед боем за станцию Обоянь и одновременно встретив четырех воздушных десантников, а пятую – Машеньку, я им обрадовался как родным: сколько прошли мы вместе трудных фронтовых дорог и сколько пережили за эти два года войны!

Мы встретились во время ужина, на кухне (я давно уже лично проверял, как кормят бойцов), и хотя ужинать не собирался, но не смог устоять перед дружным приглашением солдат и давно уже знакомого гвардейца-повара.

На долгом пути войны этот весельчак повар не раз брал в руки автомат, и даже бывалые воины признавали его «работу» отличной. Помнится, под Щиграми фашистская разведка случайно проникла в расположение кухни, но повар и его помощники не растерялись: шесть гитлеровцев остались лежать на снегу.

Говорят, день на войне равен году, а ведь рядом с этими славными людьми я воевал уже почти два года. Мне было приятно в кругу боевых товарищей отведать добротного солдатского борща и пахучей гречневой каши, тем более что нас обслуживала… Машенька.

– Что же это, дочка, – спросил я удивленно, – разведчица, боевая санитарка и… на кухне?

Она кивнула на повара:

– Дядя Кузьмич попросил помочь. Вечер какой-то особый, торжественный… Близко, очень близко родные места.

Я присмотрелся к Машеньке и заметил: лицо ее стало строже, серьезнее, во взгляде ясных черных глаз и в уголках губ затаились печаль и горечь.

Солдаты понимали, какую утрату понесла она в те последние дни сражения на Волге, и в их внимании к ней угадывалось больше чем уважение – глубокое братское чувство.

– Скажи мне, дочка, – спросил я Машеньку, – что ты думаешь делать после войны, какие у тебя планы?

Она ответила негромко:

– А ведь нам еще долго воевать.

– Конечно, путь до Берлина не близок, а все же ты сама сказала, что уже недалече родные места. Вот скоро мы выйдем на Днепр, и ты сможешь, если захочешь, вернуться в Киев…

– Нет, я с дивизией до победы.

– Отлично. Другого ответа я и не ожидал. Но после победы какие твои, Машенька, планы?

Она глубоко вздохнула:

– Конечно, я вернусь в Киев. Может быть, потому, что он мне родной, краше города я не видела. В Киеве я поступлю в институт. В педагогический. Правда, придется крепко готовиться, но это не страшно. Я твердо решила идти в педагогический, чтобы стать учительницей и воспитывать детей. Миша мечтал стать врачом, а мне по душе школа. Я думаю, что учитель должен хорошо знать жизнь и должен быть очень добрым человеком. Какое это высокое и светлое дело – взять за руку маленького человека и терпеливо вести его из класса в класс и все отдать ему, все, что имеешь!..

Кто-то из солдат заметил в шутку:

– Другие любят не давать, а брать.

– Знаю, – сказала Машенька, – есть и такие. Только то люди прошлого, охотники за деньго́й. Им непонятно, что самое главное богатство человека – он сам, его ум, душевная красота, сердце… Богатство учителя никогда не разменивается и не уменьшается: чем больше он дарит, тем богаче становится сам.

Видимо, из упрямства тот же солдат сказал негромко:

– Красивые слова! Школьники быстро забывают учителей.

Машенька тряхнула головой:

– Неважно. Это неважно. Представь, Никаноров, что ты учитель. А твой бывший ученик… Знаешь кто? Василий Чапаев! Скажи мне, ты бы гордился?

– Ого! – удивленно воскликнул солдат, а все другие засмеялись. – Еще бы не гордиться таким учеником!

– Ну а если бы он забыл и фамилию твою, и отчество?

Никаноров шумно вздохнул и сказал виновато:

– Верно. Доконала. Сдаюсь…

Наверное, Машенька немало размышляла над этими вопросами. Обычно молчаливая, сегодня она говорила увлеченно:

– У Кутузова, у Суворова, у Фрунзе, у Чапаева были учителя. Если они дожили до славы своих воспитанников, какая это радость – знать, что ты помог человеку взойти на вершину! Правда, нередко случается, что учитель не доживет до расцвета воспитанного им таланта. Все равно люди помнят, что он не напрасно прожил жизнь…

Я с удивлением слушал Машеньку: оказывается, я так мало знал о ней. Эта молчаливая девушка, скромная и бесстрашная, имела в жизни высокую цель – беззаветное служение людям.

– Я представляю себя в классе, – задумчиво говорила она. – Часто это случается: отвлекусь, размечтаюсь и вижу себя в школьном классе. Вот они сидят передо мной, тридцать или сорок девочек и мальчуганов. Кто знает, нет ли среди них будущего Мичурина или Циолковского? Подумаю об этом, и сердце сильнее стучит, и хочется жить и жить, и не верится, что смерть каждый день ходит рядом с нами…

…Противник начал атаку на рассвете. Сначала он обрушил на наши позиции огонь целой сотни орудий, а потом из-за пригорка в лощину ринулись три десятка его танков.

Наши позиции молчали. В узеньких щелях, ничем не выдавая себя, замерли истребители танков. Фашисты были озадачены обстановкой: только вчера здесь шел бой за каждую высотку, овраг, межу, а теперь их танки и пехота продвинулись более чем на километр, не услышав с нашей стороны ни единого выстрела. Возможно, они решили, что, опасаясь мощной танковой атаки, мы отошли на другой рубеж?