Машина до Килиманджаро (сборник)

Фред Фергюсон, чучельник, на чьей витрине вечно пылились дикие совы и пугливые олени, нарушил ночную тишину:

– С трудом верится, правда?

Ответа от Чарли он не ждал, а потому продолжил:

– Да уж, поверить не могу. Уже завтра на шоссе ни души не будет, и городку нашему конец.

– Ну, до такого точно не дойдет, – заверил его Чарли.

Фергюсон так и уставился на него.

– Погоди-ка, не ты ли пару лет назад, когда в трех сотнях ярдов к западу отсюда стали строить новое шоссе, вопил об этом на всех углах, хотел заксобрание подорвать, расстрелять подрядчиков, угнать бетономешалки с экскаваторами? Как это «не дойдет»? Дело дрянь, тебе ли не знать?

– Да знаю я, – сдался Чарли.

Фергюсон все больше распалялся.

– Триста жалких ярдов. Казалось бы. А городок наш всего сотня вширь, значит, новая автотрасса от нас в двух сотнях ярдов ляжет. Двести ярдов до тех, кому нужны всякие мелочи, например краска для стен. Двести ярдов до тех, кто подстрелил в горах оленя или пуму и теперь едет к лучшему таксидермисту на всем побережье. Двести ярдов до дамочек, которым нужен аспирин… – Он взглянул на аптеку. – Или модная стрижка… – Затем на полосатую красную соломинку, одиноко вращавшуюся в стеклянном стакане над лимонадной лавкой. – Клубничная газировка… – Оглядел пивную. – Куда ни глянь.

И они в молчании смотрели на лавки, магазины, залы игровых автоматов.

– Может, еще не поздно.

– Не поздно? К черту все. Раствор замешан, все готово. На рассвете уберут заграждения. Сам губернатор, наверное, перережет ленточку, пропуская первую машину. Затем, может, люди вспомнят о Дубовой Улице через недельку. Через две уже вряд ли. А через месяц? Городишко наш превратится в пятно старой краски у дороги, пока они стирают шины, мчась на север или юг. Помнишь такую Дубовую Улицу? Город-призрак? Все! Нет его больше.

Чарли слышал, как бьется сердце.

– Чем займешься, Фред?

– Да все тем же. Набью пару птиц, которых ребятня притащит. Затем заведу свою Жестянку Лиззи, выведу ее на новую сверхскоростную трассу, укачу в никуда, и прости-прощай, Чарли Мур.

– Доброй ночи, Фред. Надеюсь, сумеешь заснуть.

– Ага, и проспать весь Новый год, а потом до середины июля?

Чарли еще слышал его голос, удаляясь, пока не достиг парикмахерской, где за стеклом усердно стригли троих. В блеске стекла отражались машины на шоссе, и казалось, что вокруг клиентов пляшет стая огромных стрекоз.

Все посмотрели на вошедшего.

– Какие у кого планы?

– Прогресс, Чарли, – ответил Фрэнк Мариано, не отрываясь от расчески с ножницами, – не распланируешь. Предлагаю весь городишко, до последней бочки, разобрать и отстроить заново у той новой дороги.

– Мы же считали в прошлом году. Четыре дюжины магазинов обойдутся по меньшей мере в три тысячи, и это за триста-то ярдов на запад.

– Тут и планам конец, – раздался голос из-под горячего полотенца, глухой, словно из могилы неизбежности.

– Всего один ураган, и работа сделана, причем бесплатно.

Все тихо рассмеялись.

– За это надо выпить, – вновь заговорило полотенце. Голос принадлежал Хэнку Саммерсу, зеленщику. – Опрокинем чего покрепче да подумаем, что нас ждет в следующем году.

– Не очень-то мы и противились, – уронил Чарли. – Когда все это затевалось, никто и не пикнул.

– К черту, – Фрэнк расправился с волоском, торчавшим из уха, – когда время перемен, ни дня не проходит без чьих-то страданий. В этом месяце, в этом году, пришел наш черед. Выдвинем требования, и нас раздавят, и все во имя прогресса. Слушай, Чарли, надо тебе в партизаны податься. Заминировать трассу. Только гляди, как бы тебя не переехал грузовик с навозом, идущий в Салинас, когда будешь бомбу закладывать.

Вновь раздался смех, но быстро стих.

– Глядите, – произнес Хэнк Саммерс, обращаясь к отражению в засиженном мухами зеркале, будто убеждая своего двойника. – Мы тут тридцать лет живем, я и вы все. Переедем, так не помрем. Корней пустить не успели. Настал выпускной. Все, школа жизни выставляет нас за порог, без извинений и напутствий. Я вот готов, а ты, Чарли?

– Я да, – ответил за него Фрэнк Мариано. – В шесть утра, в понедельник, загружу все пожитки в трейлер, и вперед, в погоню за клиентами, выжав девяносто миль в час!

Снова и в последний раз за сегодня послышался смех, и Чарли, развернувшись, вышел наружу.

Магазины все еще не закрылись, сверкали витрины, зазывали распахнутые двери, как будто их владельцы все еще сомневались в том, что великая река по соседству, с ее привычными волнами, набегавшими шумом людей и машин, обмелеет и русло ее пересохнет.

Чарли брел дальше, слонялся от лавки к лавке, потягивая шоколадную колу, купленную на углу, в аптеке по соседству, под мягкий шелест деревянного вентилятора на потолке, сам не зная зачем, купил пачку писчей бумаги. Он бродил по городу, как воришка, замышляющий кражу.

Задержался в переулке, где субботним днем продавцы платков и кухонной утвари обнажали нутро чемоданов с товарами, приманивая прохожих. Затем, наконец, добрался до автозаправки, где в глубине смотровой ямы Пит Бритц копался в древнем бесхитростном брюхе мертвого и безответного «Форда» 1947-го модельного года.