Машина эмоций

Никто не воображает, что качество симфонии должно повышаться по ходу ее исполнения или что весь смысл музыкального произведения заключается в достижении его финала. Суть музыки раскрывается в каждом моменте исполнения и восприятия. Точно так же, мне кажется, и с большей частью нашей жизни: чрезмерно поглощенные ее улучшением, мы можем вовсе забыть ее прожить.

Алан Уоттс, 1960

Иногда мы как будто действуем пассивно, просто реагируя на то, что с нами случается, но в другое время берем ситуацию под контроль и чувствуем, что сами выбираем свои цели. Подозреваю, это чаще всего случается, когда две или несколько целей становятся активными одновременно и тем самым приводят к конфликту. Ведь, как мы отметили в разделе 4.1, когда наше повседневное мышление сталкивается с трудностями, включается высокоуровневая рефлексия.

Например, под влиянием гнева или жадности мы можем сделать что-то, что позже, возможно, вызовет у нас чувство стыда или вины. Тогда мы начнем оправдываться, используя фразы вроде: «Порыв оказался таким сильным, что перед ним было не устоять» или «Я понял, что делаю это вопреки себе». Подобные оправдания намекают на конфликт между нашими сиюминутными целями и высшими идеалами, и каждое общество старается научить своих членов противостоять побуждению нарушать его правила. Мы называем это развитием «самоконтроля» (см. раздел 9.2), и в каждой культуре существуют афоризмы на тему таких чувств.

Моралист:В том, что сделано из корыстных побуждений, не может быть никакой заслуги.

Психиатр:Нужно учиться контролировать свои бессознательные желания.

Юрист:Чтобы преступление было тяжким, оно должно быть умышленным.

Тем не менее преступник может возразить: «Я не собирался этого делать», – как будто человек не «ответственен» за действие, которое не было преднамеренным. Но какое поведение позволяет предположить, что человек сделал что-то «преднамеренно», а не под влиянием неподконтрольных ему психических процессов?

Чтобы разобраться, полезно будет заметить, что похожим образом мы думаем и о предметах; обнаружив, что какую-то вещь трудно контролировать, мы иногда представляем себе, что у нее есть цель, – и говорим: «Этот пазл не хочет складываться» или «Моя машина, кажется, решила не заводиться». Почему мы так думаем, если нам известно, что у предметов нет таких намерений?

То же самое может произойти и в человеческом разуме, когда одна из целей обретает такую важность, что становится трудно думать о чем-то еще. Тогда может показаться, что она появилась не по вашей воле, а каким-то образом навязана вам. Но что может заставить вас преследовать цель, которая словно бы не совпадает с вашими желаниями? Такое бывает, когда конкретная цель конфликтует с высокоуровневыми ценностями или когда у вас есть одновременно несколько разнонаправленных целей; так или иначе, нет причин ожидать, что абсолютно все цели конкретного человека будут последовательны.

Однако это все еще не отвечает на вопрос, почему цель может казаться физической силой, как во фразе «Стремлению невозможно было противостоять». И действительно, «мощная» цель как будто бы отталкивает другие в сторону, и, даже когда вы пытаетесь ей противиться, она может победить, если вы сопротивляетесь недостаточно сильно. Таким образом, получается, что у сил и целей есть некоторые общие особенности:

И те и другие имеют определенную направленность.

«Сопротивляются», когда мы пытаемся от них отказаться.

Могут ощущаться как «мощные» или «интенсивные».

Обычно сохраняются до тех пор, пока не исчезнет их причина.

Например, предположим, что к вашей руке приложена внешняя сила, достаточная для того, чтобы вызвать боль, – и ваш мозг А реагирует, отстраняясь (или удаляясь), – но, что бы вы ни делали, она продолжает действовать на вас. Мозг Б может увидеть в этом лишь последовательность отдельных событий. Но более высокие уровни рефлексии, возможно, распознают их как соответствующие такому шаблону:

Что-то сопротивляется моим попыткам унять боль. Я вижу в этом процесс, характеризующийся настойчивостью, целеустремленностью и находчивостью.