Машина мышления. Заставь себя думать

Рис. 16. Возбуждение префронтальных областей характерно для будущего поведения и по мере смещения к центру всё более связано с настоящим моментом, а в «задней» (париетальной) коре происходит обратное движение: совсем сзади — прошлое, максимально близко к центру — настоящее.

То есть время в мозге течёт как бы из центра в передние отделы коры и из центра же кзади. Активация в областях, связанных с контекстуальным и временным контролем, возрастает со временем — когда нам приходится принимать то или иное решение и действовать.

Как полагает Дерек Ни, это согласуется с представлениями о том, что именно эти области занимаются созданием внутренних представлений для подготовки к будущему.

Таким образом, если несколько упростить формулу «движения времени» на предыдущем рисунке, то можно говорить о своего рода единой временной оси внутри мозга, которая очень схематично представлена на рис. 17.

Рис. 17. Схематичное представление прошлого и будущего в горизонтальных зеркалах мозга.

Мы с вами вроде бы живём в настоящем моменте, но сам этот «настоящий момент» является плодом наших прошлых знаний, адаптированных под воображаемое будущее, созданное нашим мозгом.

Но и это «будущее» возникает в префронтальных не просто так, а потому, что у нас есть прошлое, которое проступает перед ними через настоящее.

То есть мы вроде бы можем говорить о линейности времени, но если речь заходит о времени в мозге, то тут всё сложнее:

• здесь будущее — это спроецированное вперёд прошлое,

• а прошлое — это то, что определяет настоящее, которое определяет его самого,

• наконец, настоящее для мозга — это столкновение того будущего и того прошлого, которое было таким парадоксальным, необъяснимым на уровне бытового языка, невысказываемым образом создано.

Игра отражений — это в каком-то смысле игра со временем. Если вы пытаетесь понять, что случилось первым, а что вторым, что замкнуло круг, вы точно запутаетесь.

Нам явлена лишь данность, порождённая результатом отражений зеркал, но каждое из них — это просто расчётная машина, организующая данные, которые приходят в неё «с той стороны».

Ещё немного безумия

У каждого человека под шляпой — свой театр, где развёртываются драмы, часто более сложные, чем те, что даются в театрах. Томас Карлейль

Чем активнее развивается так тягостно дающаяся мне, как вы уже знаете, биохимия, тем лучше мы начинаем понимать, что природа психических расстройств определяется не только специфическими нейронными связями больного мозга, сколько нейромедиаторами — веществами, которые эту связь обеспечивают.

Впрочем, ничего удивительного в этом нет: если лечить симптомы шизофрении, например, можно психотропными препаратами (то есть химическими веществами, влияющими на работу тех самых нейромедиаторов), то, верно, и природа этого расстройства имеет некую биохимическую природу.

Когда в 60-х годах прошлого века специалисты изучали работу таких знаменитых нейролептиков, как аминазин и галоперидол, они обратили внимание на то, что их поведенческие эффекты связаны с усилением обмена дофамина. Так возникла ставшая непробиваемой дофаминовая теория шизофрении.

«Непробиваемой» я называю её потому, что она претерпевала множество трансформаций — менялись представления о том, какие именно дофаминергические рецепторы оказываются задействованы, какие пути в большей степени от этого активизируются, и т. д. и т. и., — но неизменно оставалась на плаву.

В значительной степени это объясняется тем, что сама шизофрения характеризуется двумя видами состояний, которые получили название продуктивной и негативной симптоматики.

К продуктивной (или «позитивной», хотя позитива тут, прямо скажем, немного) симптоматике относят ту, что характеризуется продукцией определённой — специфической и болезненной — психической активности.

Это, например, бред и сверхценные идеи, а также галлюцинации — чаще слуховые (звучащие в голове голоса, которые могут отдавать приказы, комментируют действия человека и его мысли).