Машина мышления. Заставь себя думать

О том, что дискурс может быть структурирован лишь формально (например, на прямые и обратные утверждения). В действительности же дискурс — лишь что-то вроде совокупности «мемов», которые дрейфуют в человеке от одного полюса к другому на уровне его «верхнего» зеркала.

Куда же склонится эта чаша весов, зависит не от того, что человек «думает», а от его самоощущения, психического состояния, состояния его потребностей («нижнее» зеркало), поскольку опять-таки внутренней структуры, предполагающей непротиворечивость когнитивной конструкции, в его мировоззрении не обнаруживается.

Весьма примечательна в этой связи этимология «дискурса», который произошёл от позднелатинского discursus, что значит не только «рассуждение» или «довод», но ещё и беготню, суету, манёвр, круговорот…

ЛЮБОВНЫЙ ДИСКУРС

Потрясающую иллюстрацию эффекта, который только что был сформулирован, но уже на примере «любовного дискурса», мы обнаруживаем в работе Ролана Барта «Фрагменты речи влюблённого».

Эта книга представляет собой своего рода множество набросков (вспоминаем Д. Деннета) и структурирована — что само по себе является философским высказыванием, осмысленным жестом — нарочито формально (автор располагает главы в алфавитном порядке).

Создавая своеобразный «дневник» любовного дискурса, Барт говорит, что он содержит лишь его «фигуры» (вспоминаем Р. Докинза с его «мемами»), объясняя это тем, что дискурс неспособен целиком уместиться ни в какой книге.

Это и неудивительно, ведь дискурс влюблённого столь же противоречив, как и любой другой.

На страницах «Фрагментов» Барт представляется нам влюблённым, который от первого лица педантично записывает свои «автоматические мысли» (прямые и обратные утверждения дискурса), возникающие у него в отношении возлюбленного, да и своих собственных чувств.

Удивительная психологическая динамика этого текста представляет собой настоящую синусоиду: от высших степеней «полёта» (восторг, очарование, благоговение) говорящий, словно безумный, вдруг переходит к глубочайшему «падению» (разочарование, негодование, отчаяние).

Причём мы без труда найдём подобную динамику и в каждом из представленных фрагментов, и в тексте, взятом целиком.

Если Барт начинает очередную главу с восторженных эпитетов в отношении возлюбленного, то можно не сомневаться, что закончит её осквернением взлелеянного образа.

Дискурс акробатически поляризуется сначала одним образом, затем — другим. Для иллюстрации амплитуды этих «взлётов» и «падений» достаточно привести название двух последних глав: «Я гнусен» и «Я люблю тебя».

Если же перевести эту красивую дискурсивную игру на грубый физиологический язык, то мы видим ту самую игру «верхнего» и «нижнего» зеркал:

возбуждение подкорки — дофаминовые выбросы, характерные для ожидания награды, заставляет кору создавать те самые мечты, счастливые грёзы, идеализировать возлюбленного, готовность жертвовать ради него всем — «прямые утверждения любовного дискурса»

далее, когда желание это фрустрируется (а другого и нельзя ожидать, учитывая нереалистичность фантазмов, порождаемых «верхним» зеркалом), наступает эффект «дофаминовой отдачи», хорошо описанной в знаменитых экспериментах Вольфрама Шульца — не получив прогнозируемого виноградного сока, примат приходит в бешенство, а влюблённый начинает проклинать предмет своей страсти — «обратные утверждения любовного дискурса»69.

«Если вы хотите "излечиться", — подводит Барт итог своей работе, — вам нужно верить в симптомы и верить, что я-люблю-тебя есть один из них; вам нужно правильно интерпретировать, то есть в конечном счёте уничтожать. <…>

Сказать я-люблю-тебя (повторять это) — значит извергнуть противодействующее, отбросить его в глухой и скорбный мир знаков, речевых увёрток (пересекать который я, однако, никогда не перестану)».70.

Но может быть, самое интересное в том, как эта странная механика в нашем мозге работает. Казалось бы, ну любит человек другого — в чём драма-то?

Ну хочет человек покончить с собой — почему бы и нет, если ему так хочется? Его жизнь, пусть распоряжается ею как ему заблагорассудится.