Машина пробуждения

Еще мой друг Лао-цзы говорил (и мне кажется, он был пугающе мудрым человеком, раз понимал это), что давать имена – пустая трата времени. «Только безымянное вечно и подлинно пребывает в реальности, – сказал он, и, думаю, не ошибся. – А имена свойственны обыденным предметам». Конечно, это утверждение довольно сложно принять, ведь из него вытекает то, что «обыденные предметы» на самом деле нереальны.

И не был ли он трижды прав, если применить его слова к религии?

Кто теперь для меня распятый Христос? Честно сказать, я никогда не встречал его на вечеринках. Труман Капоте. Лучшие из птиц

Сесстри Манфрикс сидела за столом, наблюдая за тем, как высыхают чернила на очередной странице очередного дневника. Она сжимала перо в пальцах так, как держат ядовитого паука. Здесь все было иначе. Неоглашенград не походил ни на одно из мест, где она когда-либо жила, и столь же верно, как то, что ее обоняние терзала вонь помоев и разложения, она знала, что этот город принес ей куда больше открытий, нежели любая из изученных ею библиотек. Эти камни хранили такие объемы памяти о событиях столь несказанно древних эпох, что хватило бы на тысячу обратившихся в руины столиц, и то не всем тайнам удалось бы уместиться.

Нирвана историка. Или его же ночной кошмар.

А еще этот Эшер.

Впервые они повстречались, когда он потрошил книги в библиотеке. В тот день он был грубовато-официозен, а Сесстри слишком заинтересовала его почти бесцветная кожа, чтобы обратить внимание на огонь, пылающий в глазах. Да, она возьмется за деньги помочь ему в исследовании. Да, ей было бы интересно услышать о сути поисков. Да, она хорошо разбирается во всех дисциплинах, касающихся антропологии мультиверсума и панспермической лингвистики, и нет, она не против работы, требующей беготни. Ей приятно слышать, что она ему подходит, и нет, ее совершенно не пугает общество странного незнакомца – последнее, впрочем, было ложью или, если честно, не столько ложью, сколько недомолвкой. Конечно же, Сесстри чувствовала себя в полной безопасности – со всеми-то ее спрятанными ножами, бритвами и заточками.

В последней своей жизни Сесстри достигла преклонного возраста, испытав при этом нечто вроде блаженной усталости. Когда же она шаркающей походкой вошла в этот дом, держась за руку той рыжей девчонки, что нашла ее и предложила снять жилье, то, взглянув в зеркало, чуть было не закричала.

Все те недели, в течение которых она работала бок о бок с Эшером, перебирая изъеденные книжным червем и разве что не рассыпающиеся под ее пальцами тома, Сесстри не раз ловила на себе полный огня взгляд серого человека. Она понимала, что рано или поздно ему – а стало быть, и ей – придется как-то решать эту проблему.

Все же он доверял ей достаточно, чтобы однажды показать то, чего так боялся. В тот день Эшер взял ее с собой к Божьим Кузням; для этого пришлось пересечь одну из вездесущих гигантских цепей, перекинутую подобно мосту через разлом к мрачновато выглядящему островку. Сесстри оставалось только гадать, чем могли настолько заинтересовать Эшера тамошние грязные развалины.

В Божьих Кузнях они столкнулись со «сварнингом». С самым незначительным, едва заметным его проявлением, но вполне достаточным, чтобы осознать суть проблемы. В тот день не поднималось солнце; покой ослепительно-белого неба нарушали разве что незыблемые очертания Купола на востоке.

– Этому есть особое название, – показал Эшер на истощенных женщин, неподвижно замерших в дверях своих домов и устремивших свой взор в сторону Купола; разводы на их трусах и ногах намекали на то, сколь долго они уже так стоят; у многих глаза заволокло бельмами – они не моргали много дней, и роговица начала отмирать.

– Я не нахожу этому никакого названия.

Сесстри остановилась в круге танцующих девочек, торопливо делая записи в своем дневнике. Пытаться вмешиваться было бессмысленно, да и не их целью это было.

И тогда Эшер сказал ей название.

Ладошки девочек кровоточили там, где в них вонзались ногти их подружек. Дети спотыкались от усталости, но глаза их сияли от восторга. Жуткого, близкого к агонии восторга. Их танец давно вышел за грань и удовольствия, и боли и подпитывался теперь каким-то неведомым экстатическим чувством, порожденным к жизни его собственным ядовитым колдовством. Вот что такое сварнинг. Девочки уже доплясались до самой смерти, но продолжали кружиться, кружиться и кружиться.