Машина пробуждения

Глава третья

Я пришел к пониманию одного простого факта: нет ни на земле, ни на дюжине небес места прекраснее Миссури. Если только не считать Арканзаса. Из письма Сэма Клеменса Гертруде Стайн

Никсон неспешной походкой вошел в доходный дом Мау, вспоминая о сытном ужине по субботней скидке у Лютес. Он делал вид, будто даже и не замечает ни галдящих грязных беспризорников, ни запаха кипящих в котле листьев одуванчика. Какие-то коричневые корешки качались, подобно всплывшим утопленникам, на поверхности бурлившей в кастрюлях воды, но Никсон горделиво отворотил нос от этого никогда не снимавшегося с огня варева – сегодня он набил живот жареным мясом и тушеной картошкой, и хотя бы на сей раз ему не пришлось есть на бегу. Да, он купил достойной человека еды и употребил ее, как подобает джентльмену. Насколько это возможно, когда сидишь на заднем дворе «Жюли и Гюллет», пристроив тарелку на коленях и запивая ее содержимое желтоватым пивом из надтреснутой кружки.

Остальные дети подались в стороны, пропуская Никсона, направившегося из общей комнаты в курилку, хранившую ту тайну, что отделяла минорарий Мамаши Мау от всех этих банд, богаделен и служб занятости, занимавшихся детьми Неоглашенграда. Беспризорники у Мау – настоящие, рожденные в этом городе, но брошенные своими родителями, осиротевшие или же просто невезучие, – служили прикрытием таким, как Никсон, – немальчикам и недевочкам, благословленным реинкарнацией в юном теле.

Вдруг он услышал крики; диалект и тембр голоса показались Никсону многообещающе знакомыми. В крохотной голове пронеслись воспоминания: школьное детство, короткие штанишки и длинные галстуки, списанные домашки, рев вертолетных лопастей. Поток образов, порожденный в его сознании просто одним этим голосом, взял Никсона за душу. В интонациях незнакомца звучала святая уверенность в том, что все проблемы имеют простое – и быстрое – решение. Никсон улавливал в этих возгласах дрожь непринятия того факта, что заботы крикуна никого особенно не волнуют. Такая самоуверенность могла быть свойственна разве что золотой молодежи самого зажравшегося из всех миров. Иными словами, Никсон слышал голос Америки.

Владелица доходного дома, амфибия Мамаша Мау, пререкалась с разъяренным молодым человеком, одетым в джинсы и черную футболку. И Мау даже поднялась на ноги, что сулило круглолицему американцу, осмелившемуся тыкать в Мамашу пальцем, большие неприятности. Прямо сказать, чудовищные. Но американец пока еще продолжал настаивать:

– Слушайте, кто-то наверняка уже с таким сталкивался, и вы должны…

– Я не должна и не буду. Даже если бы и могла. Я никогда не слышала о…

– …да быть того не может, чтобы кто-то не знал о дорожных чеках. Иначе какой бы был от них прок. Где-то неподалеку просто обязан быть банк – не первый же я настоящий заблудившийся здесь человек. Вы не можете хотя бы…

– Пошел отсюда, пошел, пошел! – Мамаша Мау была в ярости, ее жабья шея возмущенно вздувалась. Она распрямилась во весь рост; Никсон впервые увидел ее ноги под грязным рыжим халатом – и чуть было не распрощался со своим ужином. – Ты слишком стар, слишком неопытен и слишком полон вопросов, чтобы интересовать меня. Выметайся!

Она ударила американца отечной, но мощной ногой под колено, и тот распластался на полу. Заметив наблюдавшего за перебранкой Никсона, Мамаша ткнула в его сторону пальцем перепончатой руки:

– Вынеси-ка этот мусор, мальчик.

Оказавшись на улице, американец зарыдал, словно ребенок, спрятав лицо в ладони и размазывая сопли. Он выглядел так, словно только что похоронил единственного друга, или что-нибудь в таком духе.

– Американец, да? – Никсон стоял, скрестив руки на груди и пожевывая зубочистку.

Придурок продолжал сидеть на лестнице у двери, всем своим видом изображая скорбь, словно и не расслышал вопроса.

– Какой же я дурак! – завывал он. – Я-то думал, что, может быть…

Тут он вдруг сник, словно из него выпустили весь воздух. Выдох незнакомца продолжался так долго, что Никсон мог поклясться: его легкие должны были бы схлопнуться.

Тогда он прочистил горло и повторил с нажимом в голосе:

– Ты американец?

И вновь никакой реакции.

«Чертов тупица!» – подумал Никсон, начиная опасаться, что эта рыбка может уйти только потому, что слишком глупа, чтобы схватить наживку.

«ТыАмериканецТупица».

Купер вдруг распрямился и впервые внимательно посмотрел на стоящего рядом мальчишку. Грязные каштановые волосы, толстый вздернутый нос, выразительные черные глаза, измаранная рубашка, непокорно выбившаяся из штанов. Значит, теперь уже и дети потешаются?

– Что ты сейчас сказал? – спросил Купер, и в голосе его звучала не столько надежда, сколько скепсис. Он покачал головой, избавляясь от все еще звучащего в ней эха птичьего грая чужих мыслей. – Ты знаешь Америку?

Никсон наигранно широко развел руками.