Машина пробуждения

Чезмаруль была богиней. Нет, не богиней – это антинаучный термин. Впрочем, она обладала достаточным могуществом, чтобы вопросы семантики мало что значили. Ее царство? Все потерянные вещи. Потерянные, словно Купер, она сама и Эшер, среди хаоса приближающегося сварнинга. Чезмаруль. Вот кому доставало сил, чтобы перетащить Купера с этой его Земли в Неоглашенград прямо в его первом теле. Ей хватало способностей, чтобы дурачить Сесстри, притворяясь смертной женщиной: загадочная и милая Алуэтт, что манипулировала ею с того самого момента, когда нашла скорчившейся у корней Бонсеки-сай и подобрала ей дом; Алуэтт, что заботилась о Сесстри в те дни, когда та была – как бы это сказать? – наиболее потеряна.

Кровь Сесстри просто вскипала при мысли, сколько оскорблений ей нанесли разом: она была одурачена, была уязвима, была слепа и слаба и – что хуже всего, вместе взятого, – пусть и отдаленно, но походила на потеряшку.

Она провела пальцами по волосам, позволяя им упасть на лицо розовой вуалью. В детстве Сесстри порой пряталась так за завесой волос, мечтая, чтобы они сделали ее невидимой для отца и неотступно следовавшей за ним свиты вооруженных людей. Словно игрок в прятки, отказывающийся говорить «ку-ку», Сесстри набрасывала свои розовые волосы на лицо и представляла, будто находится где-то далеко, где ее никто не найдет. В безопасном месте, где мама все еще жива, а она окружена родительской опекой. Ей говорили, что мать умерла при родах, но Сесстри знала, что это ложь. Отец всегда моргал, когда пытался врать.

Она не увидела, как через порог протянулась тень, как не увидела и того, что к дверному косяку устало привалился Эшер. Она не слышала, как его дыхание стало прерывистым при виде ее губ и груди, подчеркнутой лучами утреннего солнца. Он разглядывал ее, делая вид, будто не смотрит, отчасти опасаясь, что его застукают за этим занятием, и всецело боясь, что представившееся ему зрелище может прерваться.

– Скучала? – наконец рискнул заговорить он.

Сесстри вздрогнула, смахнула волосы с лица и устремила взгляд в направлении голоса, который узнала в ту же секунду и от звука которого ее сердце застучало так быстро, что ей даже стало неловко.

– Перечислением того, по чему я скучаю, – произнесла Сесстри, когда ее взгляд остановился на столь привлекательном для нее человеке, – можно наполнить гребаную библиотеку.

Она призвала на помощь весь свой гнев, выковывая из него броню и облачаясь в нее, словно рыцарь в латы, но на самом деле ей хотелось ответить: «Да, да, конечно же да!»

– Похоже, не у одного меня утро не задалось.

Эшер, пошатываясь, вошел в комнату и опустился на подлокотник дивана возле Сесстри, сбросив осколки вазы с кожаной обивки на пол. Он постарался не морщиться, когда начали расслабляться мышцы его израненного тела, а потом коснулся ладони Сесстри; она не стала отдергивать руку.

Девушка с трудом вытравила из головы мысли о мягких подушках, больших серых руках и губах, способных на куда большее, нежели нахальная улыбка; то, что в его присутствии ей и самой хотелось улыбаться, казалось неприемлемым, но все же она позволила себе это маленькое кощунство.

– И не говори, просто ужас.

Сесстри не сводила глаз с городского пейзажа за окном. Застроенные домами холмы и колокольни, кружащие стаи птиц, два одинаковых сгустка желтого пламени, выступающие сегодня в роли солнц. Она не имела сейчас права думать о тепле руки, лежащей поверх ее ладони, не имела права позволить согреть себя.

– Расскажешь мне? – Он почесал пальцем длинный нос – статуя, любующаяся собственным профилем.

Сесстри поняла, что затаила дыхание.

– Как-то так вышло, что Алуэтт, моей домовладелицей, все это время была одна из Первых людей. И отмечала мой путь ленточками-подсказками, а я была слишком горделива, чтобы обратить на них внимание. И вот она вырастает выше дерева Бонсеки-сай и делает комплимент моей обуви.

Сесстри сложила руки на груди и насупилась.

Известие заставило Эшера нахмуриться, но затем он поднял ладони так, словно поддерживал чаши невидимых весов, и произнес:

– Что ж, это уже кое-что.

– Да ну? – Сесстри удивленно приподняла бровь.

Неужели тайны были только у нее? Нет, она знала, что это не так, но что же тогда скрывал Эшер и зачем?

– Именно. – Улыбка Эшера обезоруживала, но о чем он сейчас думал – о стратегии или же только о тактике? – Не стоит винить себя, мой колючий шиповничек. Даже самый одаренный из Третьих не сумеет распознать под маской даже самого молодого из Первых людей. А Чезмаруль молодой никак не назовешь – старше ее еще поискать.

Он осторожно и ласково притянул к своим губам ее кисть. Это не был поцелуй – только соприкосновение губ и запястья. Этот жест не пробудил в ней ненависти.

Не пробудил… и тем не менее на этот раз руку она отдернула.

– Эшер, да знаю я, кто она такая. Просто не подозревала, что она подобралась так близко.

– Сесстри, – взглянул на нее из-под своих белоснежных ресниц Эшер, – послушай моего совета – совета старого и мудрого человека, которому порой случается оказаться правым: не казни себя.