Машина пробуждения

«Теперь ты часть этого, – донеслись до него ее мысли. – Часть меня, так же как я – часть тебя. Ну и кто теперь смеется громче, волосатик? Кто мог все это предсказать? Уж всяко не ты и не я. Мир полон неожиданностей, Купер. Неожиданности на неожиданностях и неожиданностями погоняют».

Лалловё Тьюи переключила что-то в своей шкатулке, а в следующее мгновение и маркиза, и захваченный ею шлем испарились. Там, где она стояла всего долю секунды назад, еще некоторое время мерцали зеленые звездочки, змеиная голова с подергивающимся языком, подмигивающий сиреневый глаз.

Эпилог

Рассвет следующего дня был багровым и туманным. Ветер гнал по небу тяжелые облака, в воздухе пахло аммиаком. Невзирая на удушливую тиранию метанового утра, по почти безлюдному бульвару Металлических Рассветов мимо гарнизона Первых Пробуждений шествовала небольшая процессия, возглавляемая рыжеволосой женщиной в старом лиловом плаще, – если бы она имела хоть какое-то желание бахвалиться, то могла бы рассказать, насколько невероятно стар этот плащ. Гирлянды бархатцев украшали ее путь, свисая со столбов газовых фонарей и водостоков, а ступала она по лепесткам цветов вишни.

Шествие было пусть и малочисленным, но торжественным: каменщики шли, перемешавшись с Развеянными, их взгляды были опустошенными от усталости и стыда; следом за ними вышагивала группа, состоявшая из трубопроводчиков и тружеников водных артерий, неуверенно посматривавших на собратьев из гильдии каменщиков; затем следовал кортеж Умирающих, казавшихся совсем выцветшими, трепещущими на ветру, – Умирающие, когда-то служившие источником жизненной энергии Неоглашенграда, но с недавних пор наводнившие заброшенные районы, разводящие свои костры в мусорных баках и ожидающие того отпущения грехов, что навсегда растворит их «я» в небытии, из которого они столь давно родились. Позади и рядом с Умирающими двигалась группка обычных любопытных горожан, осознавших, что последние двадцать четыре часа навсегда преобразили их город; лишний раз подтверждая этот факт, процессию замыкали аристократы – их глаза сверкали сталью и решимостью произвести должное впечатление на город, куда им запрещали вернуться долгих пять лет.

Здесь были представлены все двадцать три благородных рода, и все члены дома Клу до последнего человека вызвались поддержать свою дочь, сестру, кузину – Пурити. Пришла представить свой дом и Нини, одна; она держалась обособленно и почти утопала в море черного тюля. Впрочем, лицо ее с ястребиным носом и высоким лбом было открыто, глаза высматривали, что принесет ей этот новый день. Так же независимо и одиноко вышагивал Окснард, все еще одетый в красный камзол и высокие адмиральские сапоги.

Купер занял место практически во главе процессии, сразу за Алуэтт, а возле, склонив головы, шли Кайен и Пурити. Он сейчас очень хотел, чтобы рядом оказались Эшер и Сесстри, и глаза его увлажнились при мысли о Никсоне, который находился теперь так далеко от них.

Древним путем, которым они шли, давно никто не пользовался – просто еще одна из десятков заброшенных магистралей Неоглашенграда. Расположенная под изгибом выступа Высот Амелии, трасса эта была слишком стара, чтобы поддерживать честь своего полузабытого имени или сохранять исконное предназначение; всего лишь прямая полоса установленного на колонны опор бетона, убегавшая значительно дальше, чем кто-либо осмеливался заходить пешком, и заглядывавшая даже на территорию Развеянных. Она была слишком открыта, чтобы представлять какой бы то ни было интерес для воров и им подобных, и была абсолютно никому нужна и не интересна вплоть до этого утра.

Теперь же Алуэтт вела процессию горожан, членов гильдий, благородных семей, Развеянных, почетных гостей и случайно примкнувших по этой трассе, убегавшей из города к самому краю похожего на диск мира. Они не знали этого, но Алуэтт вела их к шее того зверя, что нес Неоглашенград на своей спине, чтобы похоронить свою мать в водах моря Памяти о Небесах.

Она выглядела такой же хрупкой и маленькой, как и любой человек, но Купер знал, что это только маска. Было странно и удивительно видеть ее снова в теле смертной. Ему вовсе не так нравилась Алуэтт, как Чезмаруль, – и совершенно неважно, называла ли она себя опекуном всех потерянных и обиженных. Во всяком случае, выбранный ею путь был потрясающим – Алуэтт по-своему умела произвести впечатление: после того как угас красный рассвет, над ее плечами вспыхнули колдовские огни; эти стражи, сотканные из кровавых лучей, парили, неотступно следуя за ней, и указывали путь тем, кто шел позади.

В течение долгого времени они брели в багровой мгле, и тишину нарушал разве что скрип шагов по бетону, а хоть какой-то свет давали только колдовские огни Алуэтт. Когда дорога закончилась, ей на смену пришла гладкая поверхность гранитных выработок. Но процессия не остановилась и тогда, когда под их ногами оказался грубый природный камень.