Машина путает след. Дневник следователя. Последняя встреча. Повести

— Так получилось, — оправдывался полковник. — Она действовала по собственной воле.

Дастархан был заставлен тарелками с фруктами, салатом, сделанным по-узбекски, сладостями.

Полковник наполнил небольшие граненые рюмки сухим виноградным вином, подал мне, Воронову, поставил одну на дастархан, перед Гульчехрой.

— За что же будем пить? — спросила она.

— За Алешу, — сказал полковник. — За его будущее. Он женится.

Воронов обвел всех требовательным взглядом:

— За меня выпьем потом. Я предлагаю тост за Наташу! Закусывали молча. У всех были угрюмые, озабоченные лица.

Неожиданно Воронов заговорил о своей женитьбе.

— Такая девушка у меня, Якуб Розыкович… Это такая девушка!.. Нет, я буду ослом, если не женюсь в этом году!.. Чего ждать — не буду ждать!.. К черту!.. Выпьем за Варьку!..

Старший лейтенант пьянел — Розыков подмигнул жене. Она взяла пиалу и, налив густого черного чаю, подала Воронову. Он отпил несколько глотков, непонимающим, чужим взглядом окинул нас, потом внезапно заплакал:

— Наташка!.. Наташка!!. Якуб Розыкович, дорогой, неужели она умрет?

— Ну, что ты, что ты, — растерялся Розыков. — Мне главный врач…

— Нет, она умрет, — упрямо сказал Воронов. — Я тоже говорил с главным врачом, и он сказал… Эх, какая это девушка!.. Нет, ты не понимаешь, кто тебя любит! — Он схватил меня за руку. — Вообще, конечно… Я любил… Любил ли? Люблю!!

Гульчехра подсела к Воронову. Ее смуглое, покрытое мелкими морщинами лицо, словно помолодело. Она взъерошила густые вороновские волосы, упавшие на лоб.

— Алеша, милый, да что ты?

Я еле сдержался — к горлу подступил комок. Мне стало трудно дышать. Сердце сжалось в какой-то мучительной судороге.

— Гульчехра-апа, ведь я… Ах, да что говорить об этом, — оборвал самого себя Воронов. — Якуб Розыкович, вы не можете дать мне еще стопку вина?

Мы выпили все.

Обычно «последняя» рюмка пьянит человека. С нами произошло обратное — Воронов вдруг отрезвел и, пододвинувшись ко мне, запел:

Ревела буря, гром гремел,
Во мраке молнии блистали…

Я взглянул на Розыкова, потом на Гульчехру и подтянул тоже:

И беспрерывно дождь шумел,
И ветры в дебрях бушевали…

Якуб Розыкович и Гульчехра поддержали нас. У Гульчехры оказался хороший, чистый голос. Она пела, безотчетно водя вилкой по пустой тарелке и глядя не то на мужа, не то в угол, где висел портрет сына.

На улице дул ветер. Дерево, стоявшее у окна, стучало лапками сучьев по стеклам. Где-то — я это отчетливо слышал — захлебывалась лаем собака.

Кучум — презренный царь Сибири —
Пробрался тайною тропою,
И пала грозная в боях,
Не обнажив мечей, дружина, —

пел я, так же, как и Гульчехра, вооружившись вилкой и ни на кого не глядя.

Воронов снова заговорил:

— Я понимаю, — моя милиция — меня бережет… Черт побери, почему мы так опошлили милицию… Нас никто не слушает… Недавно к одному милиционеру подходит, извиняюсь за выражение, пьяная свинья и показывает… дулю… Кругом народу — хоть пруд пруди… Милиционер и говорит: «Иди, иди, нечего дурака валять!» Тогда он плюнул ему в лицо… Ясно, после такого никто не стерпит… Милиционер приводит его в отдел, и что же? Дежурный отпустил… Нет, — сверкнул глазами старший лейтенант, — если бы я был… я дал бы большие права работникам милиции. Меньше бы стреляли в нас!..

— Может быть, — задумался Розыков.

— Работники милиции шутят, — решил и я высказать свое мнение, — говорят, носим оружие, чтобы пугать неврастеников. Преступник вооружается, чтобы защищать себя и не бояться милицию!..

— Может быть… — снова повторил Розыков. Воронов с волнением спросил:

— Скорпион сознался?..

Полковник помедлил, словно подумал, отвечать или нет:

— Пока не сознался.

— Сознается?

— Сознается, куда он денется!.. Это действительно, Скорпион. Жалит, никого не щадя! Знаете, — обратился полковник ко мне, — сегодня мы снова его допрашивали. Я еле сдержал себя: так и хотелось встать и отхлестать за всех.

— Надо бы отхлестать, — зло проговорил Воронов. — За Наташу надо бы!.. Я ведь не женюсь! — Он посмотрел на нас виноватым взглядом. Я прикусил губы: столько было печали в его глазах. — Это я так выдумал… Для нее. Пусть думает, что я счастлив.

Розыков взял пиалу с чаем, но пить не стал — пиала застыла в его жилистых больших руках, он смотрел перед собой, в темный проем открытого окна.

* * *

К тяжело больным без разрешения заходить нельзя, поэтому я миновал палату, в которой лежала Наташа и постучал в кабинет главного врача.

— Вы приехали? Она вас ждет, пойдемте, — не ответив на мое приветствие, сказал он.

Я взглянул в его тревожные, покрасневшие глаза:

— Денис Борисович, скажите, что случилось?

— Ничего… Просто она захотела вас видеть… Степанида Александровна у нее. Мы вышли в коридор.

— Вы что-то скрываете от меня?

— Нет! — Он прошел несколько шагов, затем остановился. — Она в очень тяжелом состоянии… Степаниде Александровне ничего не говорите. Все может окончиться благополучно.

— Спасибо, Денис Борисович.