Машина Различий

– Я взял интервью у доктора Мэллори перед его отъездом в Китай. То, что пришлось ему тогда пережить, представляется исключительно любопытным и в высшей степени наглядным примером опасностей, подстерегающих каждого из нас в периоды хаоса, подобного недавним беспорядкам.

– Подстерегающих каждого? – иронически переспросил Веласко. – Вздор! Неприятности Мэллори были связаны с его учеными делами, и вашему мистеруФрейзеру это прекрасно известно!

– Да-да. Вот именно, – согласился Олифант. – И вот почему я так рад, благодарен случаю, который свел меня с вами, джентльмены.

Веласко и Тейт переглянулись.

– Благодарны? – неуверенно спросил Тейт.

– Несказанно. Видите ли, я знаю о прискорбных разногласиях, возникших между доктором Мэллори и его ученым коллегой, Питером Фоуком. Создается впечатление, что даже в самых избранных кругах в период столь беспрецедентного стресса...

– Вы больше не увидите, – прервал его Веласко, – чтобы этот ваш Питер долбаный Фоук при всех его долбаных барских замашках вращался в этих ваших долбаных кругах. – Он выдержал театральную паузу. – Его застали в постели с девочкой, которой не было и двенадцати, вот так-то!

– Не может быть! – столь же театрально отшатнулся Олифант. – Фоук? Но, конечно же...

– Так оно и было, – заверил его Тейт. – В Брайтоне. И те, кто застукал этого козла, начистили ему хлебало до блеска, а потом вышвырнули на улицу без порток!

– Но мы тут ни при чем, – решительно заявил Веласко. – И никто не докажет обратного.

– У нас теперь новый образ мышления, – Тейт выпятил свою цыплячью грудь, чтобы лучше был виден значок; покрасневший от джина кончик его носа влажно поблескивал, – теперь нет терпимости к декадансу, хоть среди ученых, хоть где. При Байроне тайный разврат расцвел махровым цветом, и кому это знать, как не вам, Фрейзер!

Фрейзер буквально онемел от подобной наглости, а Тейт уже повернулся к Олифанту:

– Этот смрад был делом рук Неда Лудда, мистер, вот вам и вся его история!

– Саботаж в гигантских масштабах, – многозначительно возгласил Веласко, словно читая по бумажке, – при подстрекательстве заговорщиков из самых высших кругов общества! Но среди нас еще остались истинные патриоты, готовые искоренить это зло!

Веласков терьер истерически заскулил; по лицу Фрейзера было видно, что он готов придушить обоих – и человека, и собаку.

– Мы – парламентские следователи, – сказал Тейт, – пришедшие сюда по служебным делам. Не думаю, чтобы вы решились нас задержать.

Олифант предостерегающе положил руку на рукав Фрейзера.

Веласко торжествующе ухмыльнулся, успокоил своего нервического кобелька и гордо направился к лестнице; Тейт последовал за напарником. Сверху доносился бешеный лай, едва не заглушаемый хриплыми выкриками.

– Они работают на Эгремонта, – сказал Олифант. Фрейзер брезгливо поморщился. Брезгливо и, пожалуй, удивленно.

– Идемте, Фрейзер, больше нам здесь делать нечего. Полагаю, вы позаботились о кэбе?

* * *

Мори Аринори, самый любимый из японских учеников Олифанта, безмерно восхищался всем британским. В обычные дни Олифант завтракал очень легко либо не завтракал вовсе, но иногда он подвергал себя испытанию плотным “английским” завтраком на радость Мори, который ради таких случаев наряжался в костюм из самого толстого, какой только бывает, твида и с галстуком в клеточку цветов “Королевского ирландского ордена паровых механиков”.

Парадокс, парадокс забавный и печальный, думал Олифант, глядя, как Мори намазывает тост джемом. Сам он испытывал ностальгию по Японии. Пребывание в Эдо, где Олифант служил первым секретарем при Резерфорде Олкоке [131], привило ему любовь к приглушенным краскам и тончайшим текстурам мира ритуала и полутонов. Теперь он тосковал по стуку дождя о промасленную бумагу, по кивающим головкам полевых цветов вдоль крошечных аллей, по тусклому свету бумажных фонариков, по запахам и теням Нижнего Города...

– Орифант-сан, тосты очень хорошие, просто великолепные! Вы печальны, Орифант-сан?

– Нет, мистер Мори, вовсе нет. – Олифант взял еще ломтик бекона, хотя и не испытывал ни малейшего голода. Он решительно изгнал из головы мелькнувшее было воспоминание об утренней ванне, о черной липкой резине. – Я вспоминаю Эдо. Этот город полон бесконечного очарования.

Мори дожевал хлеб, глядя на Олифанта черными блестящими глазами, потом умело промокнул губы салфеткой.

– “Очарование”. Ваше слово для старых обычаев. Старые обычаи связывают руки моему народу. Не далее как на этой неделе я отослал в Сацуме свою статью против ношения мечей.

Его глаза скользнули по левой руке Олифанта, по скрюченным пальцам. Скрытый под манжетой шрам отозвался тянущей болью.

– Но мистер Мори, – Олифант отложил серебряную вилку, с радостью позабыв о беконе, – в вашей стране меч является узловым символом феодальной этики и связанных с нею чувств, его почитают почти наравне с сюзереном.

– Отвратительный обычай грубой и дикой эпохи, – улыбнулся Мори. – Будет очень полезно от него избавиться, Орифант-сан. Век прогресса! – (Его любимое выражение.)