Машина снов (СИ)

– Некоторые, прибывшие с Шерабом Тсерингом в первом тебет- ском посольстве сюда, к нам, совершали интересный ритуал. Помню, я спросил твоего друга, что это за песнопения. Красивые и одновременно завораживающие мощью. Он ответил, что его друзья-колдуны призывают демона, который – это мне показалось странным, но я не привык возражать чужим религиозным взглядам, – так вот, этот демон дал обещание защищать людей от других демонов. Деталей я не помню, но тот демон воплощал Тень Земли. Впрямую его имя просто так не называли, ибо только… э-э-э… обходное название, такое описательное, можно без опаски употреблять. Я понял, что демоны могучи настолько, что ведут себя в нашем мире как слоны в посудной лавке. Кстати, Шераб Тсеринг не любил слово «демоны». Я думаю, вполне логично предположить, что если кто-то поклоняется «добрым демонам», то есть и те, кто поклоняется злым. Но вот только каким демонам поклоняются те, кто противостоит тебе? Я не знаю… Глупо сражаться со всем этим в одиночку. Тебе нужен союзник.

– Но где его взять?

– И снова эта прямолинейность… – с ноткой досады пробормотал старик. – Союзника нельзя взять.Его можно прикормить, обманом заставить служить тебе или заставить силой. Но просто так союзы никогда не возникают. Ты сейчас думаешь, что если демонов много и у них много последователей, то это плохо?

– Да чего уж тут хорошего?

– Если бы тебе противостоял какой-то объединённый противник, твоя песенка, молодой человек, была бы спета. Но… знаешь, есть хорошая поговорка: «Враг моего врага – мой друг». Тебе нужно искать временного союза с тем, кто враждует с твоими врагами.

– Кто бы это мог быть?

– Ищи. А я очень устал.

Картинку вдруг заволокло туманом, словно молоко пролилось на свиток, заливая буквы и размывая тушь. Старик открывал рот, что-то ещё говорил, но Марко этого уже не слышал. Верхнее Море Забвения обрушилось на него, ласково взяв в плен оцепеневший разум, и заволокло всё глубоким сном, таким, какой обычно нападает на жарком, хорошо прогретом лугу, после хорошего обеда, на полных коленях деревенской простушки, пахнущей молоком и ягодами, собранными только что, тут же рядом, в подлеске, и ты уже не можешь идти, голова уютно устроилась на упругом бедре девушки, она поёт заунывную и безысходную крестьянскую песню без начала и конца, и от её грубоватых рук веет сладким запахом давленых ягод, пальцы чуть кисловаты от домашнего сыра, рассыпающегося словно творог, и ты даже не можешь поднести ко рту мех с вином и просишь её брызнуть из него тебе прямо в рот, и солнце безжалостно колет глаза сквозь прорехи в листве, и вокруг, в пении крохотных луговых птиц, в стрекоте кузнечиков и высоком клёкоте мышкующей пустельги, в высоченной траве, легко, как вода, скрывающей любой юный грех, повсюду разлита такая невероятная благодать, что вот оно, вот оно, Царствие Божие, не надо никуда идти, и лицо крестьянки в ореоле солнечных лучей преображается в лик Богоматери, её руки теребят твои волосы, и лоно пахнет мёдом, прожигая домотканую рабочую юбку, всю в скатышах и местами в намертво прицепившихся двузубых семечках череды…

Череда. Что такое череда?Откуда я знаю, что существует какая-то череда, что у неё есть семечки, которые впиваются в штаны мёртвой хваткой? Откуда этот странный сон? спросил себя Марко, тяжело поворачиваясь в тенетах кожаных ремней. Перед глазами последний раз полыхнуло луговое разнотравье, густо прогудел майский жук, зелёные пятна разошлись кругами, веки разомкнулись, и зрачки вмиг нащупали знакомый узор муслиновых занавесей в Павильоне снов.

– С возвращением, молодой господин, – радостно выкрикнул молодой охранник, и его звонкий голос больно резанул уши, всё ещё с наслаждением купавшиеся в звуках неведомого луга.Десять.

А на следующее утро вся огромная территория дворца вскипела сливовым белоцветьем, которое к вечеру догнали встрепенувшиеся от холодной спячки кривоватые яблони, раскрывшие мириады лепестков, и к закату дня сливочная и розовая пена залила уже все высохшие русла дворцовых улиц, пусто щерящихся меж домов-утёсов, цветенье окатило одуряющей сладостью площади и парки, патокой влилось в покои, закружило голову, задушило объятьями тысяч цветочных лепестков-пальчиков.

Красноглазый и хмурый от недосыпания Марко осоловело глядел на лопающиеся на глазах бутоны, налитые, как истомившаяся девка. Сквозь зелёные чешуйки яростно продирались наружу робкие лепестки, словно нежные крылья бабочки выпрастывались из-под заскорузлой шкурки куколки. Повсеместно стоял неуловимый шелест, всюду виделось мелкое движение нарождающейся листвы, веточки-паутинки нервно вздрагивали, тронутые невидимыми духами весны, и во всём этом белокипенном буйстве плясала такая безграничная радость, что невозможно было удержаться от ребячества, встрепенувшегося в каждой клеточке тела, расправлявшего грудь влажным предчувствием чего-то радостного, свежего.