Машина снов

- Зря. Если бы ты слышала об этом, то не стала бы вести себя как дура. Их смерть - на твоей совести. Ты их убила. Не я, - серьёзно сказал Марко, заглядывая в глаза повелительнице лис. - Если бы ты просто ответила на мои вопросы, они были бы живы. А ты бы получила обратно свой дурацкий шар. Но тебе надо было всё испортить!

[левый глаз]

Мать-лиса простёрла над ним свои крошечные нечеловеческие руки, полыхнул жёлтый огонь, и шар поднялся к её пальцам, повинуясь неслышному приказу своей хозяйки. "Ха-ха-ха", каменным колоколом прогудел её грудной смех. Она повернулась спиной к Марку, сделав длинный немыслимый шаг, покрывший половину длинной комнаты, сопровождаемая оранжевым маревом, исходящим от шара. Её поза, её смех, всё её существо выражало торжество, но... Марко в три прыжка догнал её, ухватив за плечо, и грубо развернул к себе так, что затрещал шёлк халата. И в этот момент наглые оранжевые глаза матери-лисицы вдруг влились в аквамариновые глаза Марка, как огонь встретился с водой. Огонь зашипел. Вода зашлась белым кипеньем. Всё охватил туман и жар. Марко смотрел в озеро жидкого огня, полыхающего в глубине бешеной лавой, способной сжечь что угодно. И эта лава втекала через глаза куда-то внутри, разливаясь, клубясь, играя завитками, оплавляя острые углы, затекая в уголки и подворотни. Медленно, но уверенно, тягучими пламенеющими языками она добралась до комка трусоватой слизи, стучащего в груди, и взяла его в свои огненные ладони, выпаривая оттуда серые дикие страхи, тени из-под кровати, сводящие с ума пятилетнего мальчишку, который так и не вылез из-под одеяла, оставшись там навсегда и лишь иногда подавая слабый, полный ужаса писк.

Мать-лиса подняла руки вверх, шар слетел с них легко как большой комок пуха и завис над ними будто огромная оранжевая луна. Мириады оранжевых сполохов, огненных иголочек танцевали вокруг, покалывая кожу, губы, ноздри, странная желтая радуга кольцом окружила обоих.

Марко вдохнул. И воздух еле-еле вплыл в приоткрытые губы, словно раздумывая: спускаться ли ему в лёгкие. Марко сделал усилие и напитанный миллионами огоньков воздушный поток влился в грудь. Мать-лиса приблизилась к нему вплотную, опаляя дыханием марково лицо...

Её груди были тяжёлыми-тяжёлыми, господи, до чего тяжеленные, как каменные ядра, что огромные машины Иоханнеса метали через стены осаждённых городов. Она положила пылающие пальцы на его руки, приободряя и понукая его. Не вырваться. Мне не вырваться. Её кожа, светящаяся в сполохах желтого огня, побежала мурашками, словно бы огоньки вырывались сквозь неё наружу, на волю, оставляя после себя крохотные, почти невидимые шершавые кратеры. Марко чуть отстранился и посмотрел на неё.

Персефона. Богиня плодородия и смерти. Одновременно плодородия и смерти. Подумал Марко. Щедрое тело. Пугающий взгляд. Обещание любви. Обещание смерти. Он стоял голым. Совершенно голым. Языки звёздного пламени лизали кожу. От матери-лисы исходил жар. Кажется волосы на груди у меня сейчас обгорят. Подумал Марко. Она стояла голая. Совершенно голая. У меня никогда не было женщины. Я никогда не видел зрелую женщину. Подумал Марко. Океан плоти. Бескрайние моря плоти. Горы, леса, материки плоти. Бёдра так широки, что вместят в себя всю Сушу. Как степь. Они как Великая Степь.

Он отпустил руки и посмотрел на её грудь. Господи. Они огромные. До чего огромные. Потемневшие соски словно смотрели на него в ответ.

Маленькая лисья рука обожгла затылок, прижимая его голову, бархатная пуговка залетела в рот, настойчиво раздвигая пересохшие губы, чуть сожму их и умру, чуть сожму их и её пронзит боль, чуть сожму их - она кричит, это не боль, она выдыхает, она пылает, она горит, чуть сожму их, она что-то шепчет. Мой мальчик. Иди ко мне. Мой мальчик. Оранжевые глаза вливаются в аквамариновые, её рот, совершенно человеческий рот, горячий и жадный, пьёт его, её язык, длинный и умелый язык лисы, язык колдуньи глотком обжигающего крепкого вина втекает в рот, он пьёт его, пьёт это вино, зная, что волна дурмана змеёй совьётся в голове, сжав мозги как беспомощную жертву, но он хочет этого дурмана, он хочет, хочет, хочет, хочет, хочет. Её ягодицы как камни, нагретые солнцем, их невозможно сжать, лишь положить на них ладони, чтобы отдать тепло своего тела и взять их тепло взамен. Тяжеленные гладкие камни, с еле заметными крохотными шершавинками, толкающимися в ладонь, невозможно отнять рук, я хотел бы быть змеем, многометровым удавом, который смог бы обернуть эту плоть всю, я хотел бы стать одной огромной ладонью, чтобы взять её разом, сжать её разом, всю разом.