Машина снов

Марко, всё ещё продолжая смеяться, достал из-за пазухи кресало и кусочек распушенного хлопчатого фитиля и запалил его.

«Я хочу, чтобы ты была за моей спиной и приглядывала за мной ближайшие дни». — Я бы предпочла, чтобы ты был за моей спиной. А я бы стонала от счастья. — «Перестань смеяться». — Не могу. Когда я счастлива, я всегда смеюсь. — «Так ты поможешь мне?»

— Если ты действительно избавишь меня от неё… — «Конечно».

Марко концом сабли срезал с винного горшка верёвку, отодрал приставшую крышку, потянул в себя крепкий, настоявшийся аромат благородного вина и с силой метнул горшок в величественную безмолвную фигуру императорской кормилицы, сразу же дослав ему вслед горящий фитиль. Винные пары бабахнули так, что Марко от неожиданности чуть не свалился на пол. Огонь моментально взвился вверх сине-жёлтым смерчем, прихватывая жаркими алыми челюстями панбархат и парчу.

Хоахчин открыла глаза.

Через секунду надменное богоподобное выражение на её лице уступило место ужасу. Она взвизгнула и, сбрасывая с себя горящее тряпьё, быстро спустилась с трона.

Марко поднял с пола второй горшок, открыл его, слегка пригубив от обжигающей винной темноты, и запалил новый фитиль.

Взъерошенная Хоахчин стояла посередь комнаты, с трудом отходя от молитвенного транса.

— С пробуждением, матушка! — глумливо сказал Марко, осторожно дуя на тлеющий фитилёк.

— Ты? Как ты… — растерянно пробормотала приходящая в себя Хоахчин.

— Не смей мне тыкать, старая дура.

— Я… Ты…

— Ты обвиняешься в покушении на жизнь императора Юань, великого Кубла-хана, повелителя Суши и всего, что на ней. Ты также обвиняешься в подстрекательстве и доведении до смерти начальника ночной стражи императорского дворца, бывшего известным под именем Ичи-мерген. Ты также обвиняешься в заговоре с целью завладеть принадлежащей лично императору машиной снов при помощи магии. Ты также обвиняешься в покушении при помощи магии на убийство императорского конфидента, носителя золотой львиной пайцзы, с целью прекратить расследование твоих преступлений, — буднично сказал Марко.

Он нарочито медленно достал из-за пазухи сияющую золотую пайцзу, вытащил из ножен саблю, не отпуская тлеющего фитиля, и тем же сухим деловым тоном продолжил:

— Волею императора за причинённую измену и попытку бунта ты приговариваешься к смерти. В счёт признания твоих бывших исключительных заслуг ты освобождаешься от пытки, при условии, что добровольно выдашь своих сообщников, свои дальнейшие планы и способы их осуществления.

— Я… — попыталась вставить слово Хоахчин, на чьём лице начала проступать недвусмысленная маска начинающейся ярости.

— Заткнись, тварь! — нарочито зло крикнул Марко, после чего докончил краткую обвинительную речь тем же будничным тоном: — В счёт признания уже упомянутых заслуг тебе предоставляется выбрать способ казни: усекновение главы или же очищение огнём. Казнь будет приведена в исполнение немедленно по окончании допроса. Либо пытки, если в таковой возымеется необходимость. Теперь можешь говорить.

— Да как ты смеешь… — начала было Хоахчин, но мощный удар сабли, повёрнутой плашмя, сшиб её с ног.

— О, господи, — зевнул Марко. — Это так скучно. «Как ты смеешь, щенок…» Знаешь, сколько раз я слышал эту белиберду? Вы все говорите перед смертью одно и то же. Я — смею. Ты ещё не поняла, старая идиотка? Это моя работа.

Хоахчин наконец-то поняла, что дело принимает неожиданно серьёзный оборот, и уставилась на львиноголовую пайцзу.

— Кстати, я тебе зубы не выбил? — с интересом спросил Марко.

— Мне до смерти интересно, можешь ли ты при помощи лисьей магии омолодиться настолько, чтобы отрастить себе новые зубы? Если это возможно, то надо бы своего отца отвести к лисицам. У него совсем с правой стороны коренные расшатались. Дай-ка я гляну, — с деланной озабоченностью сказал он, протягивая лезвие ко рту старой кормилицы.

— Ой… Ой… убил… Он же меня убил, дьявол, — громко и как-то по-базарному запричитала Хоахчин, будто бы взывая к невидимым прохожим. Она кряхтела и изо всех сил стонала, держась за ушибленное плечо и делая вид, что не может подняться с пола. Но её глаза, как попутно отметил Марко, оставались холодными и ясными, внимательно следящими за каждым его движением.

— Я, пожалуй, всё равно буду тебя пытать, — признался Марко и снова подул на фитиль. — Потому что только твоя боль сможет меня успокоить. Ты убила Пэй Пэй, старая сука. Мою Пэй Пэй, мою любовь. Как ты могла, ведьма? Как ты могла сделать это, за что? Чем она помешала тебе, бесплодная старуха?

— Это была не я. Её убили лисицы, — проскрипела Хоахчин. С её лицом что-то происходило, оно на глазах высыхало, вяло, как яблоко в костре, старело и принимало сморщенный вид, к которому Марко куда больше привык.