Машина снов

Жжение. Марко опустил голову. В середине груди зияла дыра, как если б кто-то нарисовал силуэт Марка на бумаге, а потом прожёг её. Марко осторожно ввёл в дыру палец и покрутил им. Ничего, никакого чувства, ничего, что напоминало бы о чём-то телесном. Марко засунул в дыру правую руку по самый локоть, удивляясь нелепости угла, под которым пришлось согнуть её. Ничего. Ни боли, ни раздражения. Ни сопротивления. Словно и рука, и дыра были лишь сгустками пространства. Он поболтал пальцами. С таким же успехом можно было поболтать пальцами у себя перед носом. Он выгнул голову назад, попытавшись увидеть дыру со спины. Шея неприятно хрустнула, но увидеть собственную спину ему так и не удалось. Удивительный контраст между болью в неловко повёрнутой шее и отсутствием ощущений в очевидно дырявой груди слегка напугал его.

— Это замочная скважина, дурак, — проскрипел Ху. — Разлом — это дверь. Но у тебя в груди — замочная скважина. Если б ты был умнее, то просто сколол бы её заколкой учителя Люя. И всё бы прекратилось. И, главное, прекратились бы твои собственные страдания.

Марко безучастно посмотрел на даоса. Злобный старикашка, подумал он безо всякого раздражения, словно констатируя факт. Подумал, как подумал бы о злой собаке в чужом дворе. Вынул руку из дыры, поднёс её к глазам и внимательно осмотрел. Никаких изменений. Он подошёл, нет, ну, конечно же, не «подошёл», он просто появился рядом с каменной иглой, висевшей в пространстве, и тронул её. Низкий гул, содержавший всю ярость ада, впился в его палец, молнией пробежав до самого сердца, точнее, до той дыры, где ему полагалось бы находиться.

— Давай, — глумливо проскрипел Ху, — вынь её. Попробуй! Раньше они не видели, где именно находится дверь. Они только чувствовали сквозняк. Редко кому удавалось пройти сюда. Зато теперь ты можешь снова распахнуть её, чтобы они сразу же увидели, где в точности она находится, и могли устремиться сюда. Тебе нужно всего лишь выдернуть эту заколку. Это не очень легко, но ты крепкий парень, у тебя получится.

Марко вспомнил. Их длинные жуткие тела, миллионы зубов, чешуёй покрывавших слизистую кожу, нелепые, пугающе уродливые формы, в которых не было ничего даже отдалённо похожего на порождения человеческого мира. Бесполезно было бы молить их о сострадании, ибо их эмоции не имели ничего общего с любыми чувствами, которые мы могли бы предположить, выдумать или попытаться как- то воспроизвести «от противного». Чистая жажда уничтожения — всё, что можно было уловить в их титаническом дыхании, чья пульсация пронзала Вселенную, заставляя звёзды испуганно вздрагивать.

Он вспомнил, как они с отцом впервые пошли в Грецию, пробное плаванье, чтобы посмотреть, как Марко переносит длительную качку, стеклянное, почти неподвижное море, убаюканное штилем, что-то такое растапливало внутри, отчего руки и ноги сковывало ленью, корабль шёл тяжело, выискивая нужный галс, иногда приходилось сдаваться, просто дрейфуя, но эти периоды тянущего нервы бездействия, к счастью, длились недолго, меньше дня, а потом вдруг щеки касался лёгкий- лёгкий зефир, ты орал как резаный — ветер! ветер! Отец добродушно улыбался, и снова толстозадое судно рыскало в потоках пронизанного солнцем воздуха, ища хотя бы намёк на спасительный ветерок, и повсюду разливалась истома, иногда превращавшаяся в скуку, но чаще — в полуденную сладость… И вдруг они поймали акулу, здоровенную, крупную акулу, отец сказал, что никогда не видел здесь такой, только за ревущими воротами Гибралтара, в Атлантике, где кончается Суша и начинается край Вечной воды, где можно плыть всю жизнь и не достигнешь больше ни единого клочка земли, оттуда приходят эти стремительные, как стрела, хищники, иногда размером с лодку, а бывает, и больше.

Она висела, подхваченная крюком под здоровенный сияющий хвост, бугорчатый, покрытый крупными шероховатостями, страннокожистый, не рыбий, Марко лёг на спину и подполз под неё, чтобы посмотреть ей в морду, это было так страшно, смотреть ей в глаза, как будто бы она нападала на тебя, но Марку захотелось проверить себя, перебороть свой страх, он лёг на спину и, упираясь, как кузнечик, в тёплые доски палубы согнутыми ногами, подполз прямо под неё и поднял глаза вверх. Господи, сколько у неё было зубов! Насколько взгляд мог проникнуть в её пасть — всё тянулись зубы, и Марку вдруг представилось, что вся она полая до самого хвоста и вся изнутри покрыта этими страшными зубами, которых там сотни и тысячи, она казалась совершенно мёртвой, но глаза её, эти мёртвые глаза, не выражали ничего, кроме голода, сумасшедшего голода и ярости. Марку очень хотелось по-маленькому от одного только этого мертвеющего взгляда и людоедской «улыбки», полумесяцем рассекающей большое, как лодка, тело, но он же был мужчина, он юнга, без пяти минут настоящий моряк, он сжал ладошкой свою смешную детскую пипирку, так, что стало больно там внизу, и тихонько выполз из-под акулы, стараясь не расплескать то, что чудом удерживалось в сошедшем с ума мочевом пузыре.