Машина ужаса<br />(Фантастические произведения)

— Не знаю, приятель. Я вам говорил, что тут кругом чертовщина. Помню только одно, что месяца за два до вас был тут один англичанин, упрямый и настойчивый малый. Он был нанят сюда для работ в конторе; несмотря на предупреждение о запрещении иметь при себе огнестрельное оружие, он носил револьвер, который ухитрялся как-то прятать от этих соглядатаев. Мы сами ничего об этом не знали. И вот однажды он подвернулся под эту разинутую пасть на колесах, когда там шла эта трескотня, и — можете себе представить, — револьвер сам собою разрядился у него в кармане — все семь пуль сразу. Разумеется, ему исковеркало ногу вдребезги. А потом он в больнице умер, как заявили нам, от заражения крови. Мыто знали, что дело было не в этом. Они умеют заставить себе подчиниться.

У меня голова отказывалась вместить всю эту фантастическую путаницу, эти сказки, которые, однако, как-то связывались с окружающей нас действительностью.

Я совершенно терялся в этом хаосе, не будучи в состоянии объяснить себе виденное, до тех пор, пока, наконец, мне не попал в руки конец нитки этого фантастического клубка.

Глава XV Бегство

— События последующих двух дней разыгрались, поистине, с кинематографической быстротой.

И, конечно, только случай, на который я рассчитывал с самого начала, вступая в эту борьбу, — дал мне возможность ускользнуть от участи Джексона и других, заплативших жизнью за излишнее любопытство или упрямство.

Работа наша подходила к концу, и мы на восточной половине выравнивали площадку под последнюю пару рельсов.

Остановившись с нивелиром, я ждал, пока товарищи перейдут с рейками на новую точку стояния; между тем они замешкались, а я присел на ящик из-под инструмента и рассеянно смотрел на буковую аллею, проходившую саженях в ста от меня от конторы к вилле. Вдруг взгляд мой упал на одинокую женскую фигуру, сидевшую на маленькой каменной скамье почти у самого берега.

У меня потемнело d глазах, и сердце заколотилось быстрыми неровными толчками; я не знаю, какими словами описать охватившее меня чувство. Столько отчаяния, столько тоски, боли и щемящего одиночества было в этой фигуре, обратившейся словно в неподвижную статую со взглядом, устремлённым к далекому горизонту за мерно дышавшим и слегка потемневшим, как бы в предчувствии близкой бури, океаном.

Что она искала там, за этой далью? О чем думала?

В это время меня окликнули, — надо было продолжать работу. Еще около двух часов мы кружились поблизости, и за все время женщина не переменила своей позы немого отчаяния: так же неподвижно, упорно сидела она, опершись головой на руки, и смотрела вдаль, на бесконечное пространство воды.

Я задыхался, в груди у меня накипали слезы и поднималось чувство бешеного гнева. Я боялся, что не совладаю с собой.

Я не мог, правда, различить черты лица, но я знал ее… Эта стройная фигура, этот поворот головы, самая поза — мне были слишком знакомы.

Между тем я ничего не мог сделать: Хенриксен, казалось мне, уже что-то заметил и не спускал с меня глаз. Через четверть часа он заявил, что надо кончить, и мы отправились к проходу на южную сторону. Я бросил прощальный взгляд на аллею. Женщина сидела все в той же позе угрюмого одиночества. В тот момент, когда я повернул к ней голову, она вдруг встала, заломила руки в жесте немого отчаяния и медленно пошла по аллее к долгу. На мгновение она остановилась, словно понуждаемая какой-то силой, и обернулась в нашу сторону. Да, это была она! Но меня она, конечно, не видела, да и не могла предположить мое присутствие здесь, рядом с ней, среди ее тюремщиков.

Хенриксен резко окрикнул нас:

— Ну, пошевеливайтесь, чёрт возьми, — чего рты разинули!

Мы зашагали вглубь острова.

Я бесновался, я чувствовал, что становлюсь невменяемым. В голове путались какие-то дикие образы, сумасшедшие мысли. Что пережила несчастная девушка за эти месяцы?

Она была во власти маниака и сластолюбца. Конечно, она была достаточно мужественна и решительна, чтобы защитить себя. Но мне вспомнилось вдруг пережитое на-днях в конторе и рассказы Маттео. Что могла сделать Margaret, если он действительно прав, и каким-то таинственным образом страшный хозяин этого острова мог подвергать человека каким угодно чувствам, эмоциям, неизбежным, будто автоматическим и таким сильным, что бороться с ними было невозможно. Что она могла сделать, если он подверг ее тому же влиянию, что и итальянца? Конечно, так оно и было. Это было уже слишком. Я лежал в своей каморке, скрежеща зубами и извиваясь в судорогах душевной боли.

Я хотел бы заплакать, но слез не было, вместо них росла непомерная, тяжелая злоба.

На следующее утро меня потребовал сам Хью.

— Вы, кажется, забыли условия? — спросил он.

— Я не понимаю, о чем вы говорите, — попробовал возразить я.

— Вы интересуетесь тем, что вас совершенно не касается, и портите себе этим нервы… Вы здесь больше не нужны.

Я пробовал было возражать, но Хью резко оборвал меня:

— Разговор кончен. Вы возвращаетесь на завод.