Машина ужаса

— Молодой человек, что же вы мне раньше этого не сказали. Теперь для меня все совершенно ясно.

— Да?

— Ну, конечно. Необычайная гипертрофия зрительного ощущения. Расширение диапазона лучей, воспринимаемых глазом, — вот в чем дело. Мы, нормальные люди, видим световые лучи определенной длины волны, в сравнительно узких пределах. От и до. Не больше и не меньше. К остальным лучам с более длинными и более короткими волнами наш глаз невосприимчив, хотя они, разумеется, существуют.

— Ага!

— Понимаете? Ваша болезнь заключалась в том, что сетчатка вашего глаза стала ощущать огромное количество лучей с более короткой волной.

— Почему именно с короткой?

— Да потому, что вы видели продолжение радуги не в наружную сторону красных лучей, а внутрь, в сторону фиолетовых именно с более короткой волной. Вот эти-то лучи, смешиваясь с лучами видимого спектра, создали для вас целый ряд новых цветов и, накладываясь на старые, спутали и их. Ведь вы знаете, что если смешать желтую краску с синей, то вы увидите зеленую. Таким же образом разные комбинации видимых нами лучей с невидимыми для обычного глаза, но ощутимыми для вас, создали пеструю картину, так огорчавшую вас.

— Ясно. Ну, а почему же я стал каким-то ясновидящим. Почему я стал видеть насквозь?

— И это вполне понятно. Повторяю, пространство вокруг нас наполнено всевозможными лучами. Мы видим из них лишь небольшую долю. При этом лучи с очень короткой длиной волны имеют свойство проникать через многие тела, особенно органического происхождения. Таковы, например, лучи Рентгена. Мы ловим их на фотографическую пластинку или на особый экран, а вы их видели собственными глазами. Эти-то лучи, отражаясь от более плотных предметов, от строчек, написанных чернилами, просвечивали сквозь различные оболочки и давали очертания, улавливаемые сетчаткой ваших глаз.

— Но откуда же они берутся, эти лучи с короткой волной?

— Я вам говорю: оттуда же, откуда и все остальные, от многих источников света.

А наиболее жесткие, как говорят, то-есть наиболее проницаемые, знаменитые лучи Милликена, идут откуда-то из космических пространств. Возможно, что именно их вы видели, когда читали письма в запечатанных конвертах.

Тимми почудился какой-то намек в последних словах, — он вспомнил ограбление банка, в котором он сыграл такую странную роль, и нахмурился.

Но радость его была слишком велика, чтобы надолго поддаваться мрачным настроениям.

— Почему же, однако, все это так внезапно прошло, профессор?

Доктор развел руками.

— Сильное сотрясение, самое воспаление мозга могли произвести изменения в мозговых центрах, отозвавшиеся на работе ваших глаз.

— Скажите, а может это повториться?

Профессор пожал плечами.

— Почем я знаю? Я впервые встречаюсь с такой болезнью.

Тимми встал и начал прощаться.

— Так значит, мы видим мир таким, как он есть, только потому, что наши глаза устроены так, а не иначе. А если бы они были у всех такими, как у меня во время болезни…

— То это не называлось бы болезнью, и мир выглядел бы совершенно иным. Ведь даже дальтонисты видят его не таким, как мы с вами.

На этом Тимми простился с профессором, а через два дня и с Берлином.

Скоро снова зазеленели перед ним родные поля и синяя полоса леса замкнула далекий горизонт. Тимми чуть не плакал от радости, и с восторгом, с наслаждением смотрел на знакомые бледные краски северных пейзажей и думал о том, что жизнь — чертовски приятная и забавная штука.

ЧЕЛОВЕК, УКРАВШИЙ ГАЗ Рассказ

Глава I

Бегут дни за днями, серые и одинаковые, как унылые капли дождя, который шумит сейчас за окном и бороздит его мутными, дрожащими струйками.

Опять замкнулся круг обыденности, вереницы суетливых дней, похожих друг на друга так, что нельзя различить вчера от сегодня и сегодня от завтра.

И странно думать, что еще недавно я кипел в центре событий, куда бросил меня случай, вырвав нежданно из такого же круга безглазых дней, отмеривающих время, как равнодушный стук маятника.

Сегодня почему-то особенно ярко вспомнились мне все подробности той удивительной истории, и потянуло занести их на бумагу, чтобы пережить снова тревоги и радости пестрых дней.

Помню, и тогда, год тому назад, я томился неопределенной скукой и с удовольствием перебирал воспоминания молодости, когда буйный и непоседливый нрав бросал меня то туда, то сюда, в поисках новых впечатлений для жадного, неутомимого мозга.

Волны, несшие меня до сих пор, схлынули куда-то, а я остался распластанным на песке, как неуклюжая черепаха, не зная, что с собой делать. Семьдесят пять рублей жалованья, закоптелая комната в шестом этаже мрачного дома на 20-й линии у бранчливой хозяйки; вороха отношений, сношений, запросов и предписаний с 10 утра до 4-х вечера, и раз в неделю кинематограф, великий лжец, рассказывающий заманчивые сказки о яркой, необыкновенной жизни — вот круг, в котором замкнулось мое существование, с тех пор, как меня выкинуло на спокойный берег.