Машина влияния

Как уже говорилось, первая часть книги посвящена описанию бесконечных комиссий, доказывающих, что Мэтьюз – неизлечимый лунатик. Хаслам говорит о самых высоких инстанциях и показаниях самых уважаемых экспертов. Он убежден в том, что двух мнений здесь быть не может: либо Мэтьюз, как свидетельствуют авторитеты, безумен, либо он, как утверждает противоположная сторона (судя по всему, друзья, родственники и сам пациент), разумен, ведь «не может быть так, чтобы человек был в своем уме и вне себя одновременно»[97]. И далее следует удивительный пассаж. На чем основан авторитет? – задается вопросом Хаслам и дает ответ: на степени доктора, на том, что, получив такую степень, человек становится ученым, и называть его невеждой язык уже не поворачивается. Впрочем, продолжает он, правда и то, что «доктор может быть слеп, глух и нем, глуп и безумен, но все же его диплом защищает его от обвинений в невежестве»[98]. Такой вот парадокс: доктор может быть безумен, но его показания все равно разумны, ведь он защищен степенью доктора наук.

В такой ситуации еще более понятно такое положение дел, при котором Мэтьюз должен приговорить себя сам, и в книге нужно просто дать ему слово. В этом нет ничего удивительного. Во-первых, у Хаслама на момент написания книги научной степени нет, он не доктор. Во-вторых, как мы помним, он вообще противник каких бы то ни было теорий, нозологий, интерпретаций.

Интересно, что Хаслам идет наперекор времени. В XIX веке психиатрическая практика действовала на перекрестке двух дискурсов – нозологического и патологоанатомического. Первый вырабатывал позитивистскую сетку типов психических заболеваний, а второй установил органическую корреляцию. Хаслам лишь отчасти признает второй, связанный с его практикой, но никак не первый – на его взгляд, с практикой не связанный никак. Интересно, что психиатрия

развивалась под эгидой двух этих дискурсов, но никогда не пользовалась ими или пользовалась только как референтом, как системой отсылок, в некотором роде ярлыков. Никогда психиатрия XIX века не применяла непосредственно то знание или квазизнание, которое постепенно накапливалось либо в рамках большой психиатрической нозологии, либо в области патологоанатомических изысканий[99].

Эти два дискурса, по словам Фуко, не задавали никакого направления развитию самой психиатрии, а скорее выполняли роля гарантов истинности ее практики. Сама практика «оставалась безмолвной»[100].

14. Двойной агент Джеймс Тилли Мэтьюз и политически-параноидный контекст психиатризации

Джеймс Тилли Мэтьюз был валлийским торговцем чаем. При этом он имел доступ к правящим политическими кругам Британии, был хорошо знаком с премьер-министром Уильямом Питтом, членом Палаты общин лордом Ливерпулем и другими. С 1792 года начинается его эпопея между Лондоном и Парижем.

В 1793 году Мэтьюз попал в охваченный революцией Париж. Он сам вменил себе дипломатическую миссию. Британия и Франция оказались на пороге войны, и Мэтьюз решил, что он миротворец, призванный примирить державы. Якобинцы обвинили его в шпионаже и контрреволюционной деятельности. Он был задержан Комитетом общественной безопасности в конце 1793 года и помещен на три года под домашний арест. 2 июня 1793 году якобинцы «сместили» жирондистов, Мэтьюза сочли двойным агентом и арестовали[101]. Пока вокруг царил террор, Мэтьюз находился то под домашним арестом, то в специальных лагерях. Революция, «соединившая животный магнетизм с дисциплинарной властью»[102], принесла новые понятия – террора и терроризма. В 1796 году французские власти сочли Джеймса Тилли Мэтьюза лунатиком и освободили.

Революционный террор не мог не сыграть своей роли в развязывании психоза Мэтьюза. Политика того времени была насквозь пропитана заговорами, и «паранойя революционеров – с их повсеместными системами уничтожения – обеспечила его всем необходимым материалом для того, чтобы он стал травмированным автором пневматического станка»[103]. Вполне можно сказать, что паранойя проникала в Джеймса Тилли Мэтьюза извне, пропитывала и подпитывала его разум. В том же 1796 году Мэтьюза как шпиона и «опасного безумца» выслали на родину.