Машина времени шутит

— Ну… новая мысль, Питер! Должен ли кто-либо учить разговаривать, как я учу Арнуа плести свои сети над Темными Местами. — Она тронула мягкие складки своей одежды. — Что касается моего одеяния — оно сделано для меня Арнком, конечно. — Девушка посмотрела на нейлоновый костюм Рузвельта, дотронулась до моего рукава. — Я должна показать вашу ткацкую работу Арнку; это-то будет для него задачка — сделать такой материал, как ваш. — Она засмеялась, обрадованная этой идеей.

— Разве здесь нет других людей, как вы и мы? — не унимался Рузвельт.

— Мы тоже не похожи! — засмеялась она. — Вы выше меня, ваши волосы короче, плечи шире и грудь ваша плоская — не как у меня. — Она потрогала свое тело, пробежала пальцами по стройной талии, как будто хотела ощутить различия кончиками пальцев.

— Мы мужчины, — пояснил Рузвельт с легкой улыбкой, — а вы — женщина. Есть здесь другие люди того или другого пола?

Это, казалось, озадачило ее.

— Нет, никого, — ответила она.

— Что вы едите? Как храните тепло зимой?

— Ну, Чааз приносит мне коренья, которые достает глубоко из-под земли, Ронизпель знает, где раньше всего спеет виноград и дыни. И когда падает белизна, я живу за дверьми, а окна заплетает Арнк своим тончайшим плетением, чтобы задерживать холод.

Тем временем Вроделикс заскулил, и, пока девушка гладила его, Рузвельт близко подступил ко мне.

— Можем мы поверить этой бедной туземной девушке, что она живет одна-одинешенька, как сказала? Это возможно?

— Кажется, это так и есть. По каким-то причинам здесь, на крохотном пятачке земли, Распад оставил просвет. Вы говорили, это «зарница» шторма. В «зените» урагана стоит мертвый штиль.

Улыбающаяся Иронель снова оказалась возле нас.

— Пошли, — сказала она. — Сейчас я покажу вам свои игрушки! Она отбуксировала нас через вымощенную плитами дорожку между ухоженными клумбами, где черные и золотые грибные шляпки росли между розами и маргаритками. Мы прошли в арку и через засыпанный черепицей холл, вверх по ступенькам поднялись в широкий затененный коридор, который в двадцати футах был блокирован упавшей мебелью; но та часть, что оставалась свободной, была тщательно выметена. Иронель открыла дверь в комнату с глубоким черным ковром и высокими окнами без стекол с занавесями из той же газовой ткани, что и ее одежда. Там стояла высокая кровать с белым шелковым покрывалом, отделанным золотой нитью. Иронель наклонилась к большому ящику с резной крышкой, открыла его и вынула оттуда кусок алой ткани.

— Разве не красиво? — спросила она и накинула его поперек тела.

Я должен был согласиться, что это красиво. Она вынула сундучок поменьше и высыпала на тряпки золотые вещи. Я встал на колено, собирая их, и обнаружил, что ковер был слоем гладкого мха, такого же черного, как бархат.

— И эти! — Она разбросала среди золота драгоценные камни, которые сверкали как огонь. — А это самые любимые мои сокровища! — сказала она и разложила вокруг ярко окрашенные морские ракушки. — Теперь мы должны собрать их и собрать в кучу. — Девушка рассмеялась. — Разве это не прекрасная игра?

Рузвельт подобрал большой квадратный рубин с врезанным в него крестом.

— Где вы взяли это? — Его голос был раздражающе резок, глаза пристально смотрели в глаза девушки.

— В Красивом Месте, — ответила она, казалось, не замечая изменения тембра. — Там много еще, но эти я люблю больше.

— Покажите мне! — рявкнул он.

— Полегче, генерал, — сказал я. — Мы сначала поиграем в игру юной леди, в потом в вашу.

На миг его глаза впились в меня; затем он расслабился, улыбнулся и рассмеялся вслух. После этого он опустился на колени и начал собирать ракушки, складывая их аккуратной кучей.

Она повела нас вниз на широкую, залитую лунным светом улицу, почти перекрытую лозами. Вроделикс шагал рядом с ней, издавая шипящие звуки и действуя с повышенной нервозностью, когда мы подходили к упавшим зданиям на дальней стороне.

— Бедное животное вспоминает Восьминогое и Клыкастое, — сказала Иронель, — напугавших его до того, как он их убил.

Она указала на высокое здание, оплывшее и обуглившееся, ютившееся среди баррикад щебня.

— Вроделикс не любит, когда я хожу туда — но вместе с вами ничто не сможет быть нам опасным.

— Государственный Музей, — сказал Рузвельт и посмотрел на прибор, пристегнутый к внутренней стороне своего запястья, но если тот и сказал ему что-либо, то генерал не перевел.

Мы прошли через заросший сорняком вход, пересекли холл, устланный и «облицованный» виноградом, и поднялись по широкой изогнутой лестнице на второй этаж, оказавшийся в более приличном состоянии. Там стояли ящики витрин со стеклянными крышками, запыленными и нетронутыми. На стенах висели старые картины, с которых вниз из тени листвы пристально смотрели запятнанные сыростью лица в странных брыжжах и шлемах с плюмажами, но их жесткое выражение казалось больше испуганным, чем встревоженным.