Машины как я

У нас был секс, потом к нему добавилось общение, которое порой затягивалось до рассвета. Теперь я знал о ней все: день смерти ее матери, который она ясно помнила, ее отца, которого она так горячо любила за доброту и отдаленность, и конечно, Мириам – она всегда была с нами. Несколько месяцев после ее смерти Миранда посещала мечеть в Винчестере – она не осмеливалась зайти в мечеть в Солсбери и встретить там родных подруги. Но, когда она перебралась в Лондон, она почувствовала, что ее вера слабеет, и походы в мечеть стали терять для нее смысл. Ей стало казаться, что она себя обманывает, и прекратила это.

Как положено молодым любовникам, настроенным на серьезные отношения, чтобы понять, кем мы были и почему, что нас привлекало и что нагоняло страх, мы говорили о своих родителях. Моя мама, Дженни Фрэнд, участковая медсестра в большом полусельском районе, все мое детство казалась мне вечно измотанной. Повзрослев, я понял, что больше, чем работа, мать изводило постоянное отсутствие отца и его интрижки. Между ними никогда не было особой теплоты, хотя в моем присутствии они не ссорились. Но почти не разговаривали. За столом мы сидели в каком-то ступоре, в гнетущем молчании. Обычно родители общались через меня. Мама могла сказать мне на кухне: «Пойди спроси отца, играет ли он вечером». Он пользовался известностью в нашем районе. На пике карьеры он играл со своим ансамблем, «Квартет Мэтта Фрэнда», в клубе «Ронни Скотта» и записал два альбома. Традиционный джаз, который они исполняли, был наиболее востребован с середины пятидесятых по начало шестидесятых. После чего молодые амбициозные музыканты отпочковались в поп-музыку, и в моду вошел рок. Бибоп оказался оттеснен в маленькую нишу, став прибежищем хмурых типов, не нашедших себе места в жизни. Заработки отца уменьшились, а его волокитство и пьянство увеличились.

Выслушав все это, Миранда сказала:

– Они не любили друг друга. Но тебя они любили?

– Да.

– Слава богу!

Мы отправились вместе осмотреть особняк на Элджин-Кресент. Лицо бас-гитариста было исчерчено морщинами, а висячие усы и большие карие глаза придавали ему грустный вид. Я увидел нас с Мирандой его глазами – счастливую молодую и богатую пару, которой только предстояло повторить его ошибки. Миранда одобрила увиденное, хотя оно не вызвало в ней такого восторга, как во мне. Она ведь выросла в большом частном доме. Но меня тронуло, что она держала меня за руку, пока мы ходили по комнатам.

По пути домой она сказала:

– Ни следа женского присутствия.

Ее возражения? Они касались не самого дома, как она сказала, а того, как в нем жили. Или не жили. Дом был воплощенной мечтой дизайнера интерьеров. Строгий, пустой, слишком правильный, его нужно было оживить. Там не было никаких книг, кроме нетронутых огромных альбомов по искусству, сложенных на низких столиках. И на кухне никогда не готовили еду. В холодильнике были только джин и шоколад. Японскому саду недоставало яркости. Миранда говорила все это, пока мы шли на юг по Кенсингтон-Черч-стрит. Я проникся сочувствием к владельцу дома. Его группа была, конечно, не «Пинк Флойд», но все же претендовала на большую сцену. Я держался с ним довольно прохладно, в нарочито деловом духе, пытаясь скрыть неуверенность и невежество в вопросах недвижимости, и глядел на него как на избранника фортуны. Но теперь я понял, что и он мог чувствовать себя потерянным.

Я думал о музыканте и на следующий день, так что мне даже захотелось с ним связаться. Его печальный образ никак меня не отпускал. Я так и видел эти тоскливые усы, резинку для волос, стягивавшую конский хвост, сетку морщин, расходившихся по краям глаз, чуть не доставая отдельными трещинками до висков и ушей. От избытка натужных улыбок под допингом в молодые годы. Я поймал себя на том, что стал видеть дом глазами Миранды. Его стерильную пустоту, ни намека на прежних обитателей, их интересы, культурный уровень – ничего, намекавшего на жизнь музыканта или путешественника. Ни единой газеты или журнала. Ни единой картины или фотографии на стене. Ни теннисной ракетки, ни футбольного мяча в девственно чистых шкафах. Владелец сказал, что прожил там три года. Он был успешным и богатым человеком, но в этом доме ощущалось поражение – возможно, крушение надежд.