Машкина любовь

Лёля протянула руку и осторожно погладила Машку между ушей. Машке такое панибратство особо не нравилось, опосля таких ласк полдня во дворе надо в сугробах валяться и шкуру чистить. Но из уважения к хозяину стерпела, только покосилась посмотреть, чистые ли у гостьи руки. Так себе руки оказались, да еще ногти бордовым лаком измазаны. Просто жуть! А Петрович уже миску с едой ей к порогу поставил, а сам ринулся тарелки, притом самые приличные, на стол выставлять. Лёля из своей авоськи бутылку водки достала и к столу церемонно присела.

– Ну, давай за знакомство! Чтоб не заржавело,– произнес тост Петрович.

– Давай, – ответила Лёля и смачно, одним вздохом опрокинула в себя рюмку.

– Ты где живешь-то?

– На Ярославском, но бывает и на Казанском ночую. Там у меня связи, – гордо заявила женщина.

– А у меня, видишь вот, хозяйство, – хвастливо квакнул Петрович.– Повторим?

– Давай,– согласилась покладистая Лёля.

Машка наблюдала за всем этим со своим обычным философским спокойствием, люди сюда приходили, выпивали, закусывали и уходили. Ничего особенного не происходило. Странности начались чуть позже. Машка сбегала во двор «до ветру», а когда вернулась, как обычно, со всего размаху прыгнула к Петровичу на диван, чтоб вместе ко сну отойти. Но вместо привычной радости хозяина и ласковых поглаживаний раздался оглушительный женский визг.

– Что это?! Ой, она меня сейчас покусает, я боюсь! Ой, убери ее!!!

Петрович вскочил, чувствительно огрел Машку по загривку попавшимся ему под руку сапогом и закричал:

– Машка, кыш на улицу!

Машка присела на задние лапы и прижала уши, могла б говорить – от удивления бы дар речи потеряла. Это что же происходит?! Её законное место рядом с любимым Петровичем какая-то марамойка вокзальная заняла? А её, Машку, гонят и видеть не хотят! От расстройства бедная Машка, поджав хвост, побрела во двор, как приказал хозяин. Ночь была ясной, сугробы – белыми, луна – полной. И такая вдруг тоска на Машку навалилась, такая собачья безысходная грусть, что она подняла морду и длинно утробно завыла. Соседские собаки, с которыми Машка обычно никаких сношений не имела и считала их существами низшего порядка, дружно ответили ей заливистым ехидным лаем: «Получила, сучка, ты кем себя вообразила? Человеком? Знай свое место собачье!» Гремя сапогами, во двор вывалился Петрович, запалил сигаретку и виновато глянул на Машку:

– Машенька, доча… Что ж ты мне душу на изнанку выворачиваешь…

Машка, едва-едва помахивая хвостом, подошла к нему, легла на землю и положила морду на сапог: «Хозяин, что хочешь делай, только не гони!»

Петрович долго ей что-то говорил, уговаривал, трепал и чесал за ухом, но потом все равно в дом ушел. А Лёля у них так и обосновалась.

Машка сначала страдала, все думала, как бы отомстить сопернице. Можно было, например, в талом снегу поваляться, а потом на диван в разобранную постель запрыгнуть. Петровичу все равно, а Лёлька визжать будет, что только вчера белье стирала. Или, как она по-малолетству делала, в боты разлучнице написать, косметичку утащить и во дворе закопать. Но потом от этих коварных планов Машка отказалась: не тот характер у нее был, не подлый, и любви в собачьем сердце гораздо больше, чем ненависти. Да, в общем-то, и пользы от Лёли было больше, чем вреда. Супы она отличные варила. Бывало, поставит благоухающую миску на пол и зовет: «Иди, Машутка, покушай…»

Машка сперва думала: «Отравить хочет! Не буду есть!» А потом решила: будь что будет – попробовала, очень даже вкусно оказалось. Компашки пьяные, правда, по-прежнему захаживали. Лёля и сама бухнуть была не дура, но, как только полночь пробьет, она отчаянно голосить начинала:

– А ну пошли все вон, выпивохи! Мы спать ложиться будем! А то собаку на вас спущу!

Машка сначала даже не поняла, что это за шутки такие, на кого ее спускать будут?

– Она у нас помесь овчарки с волком, как у Джека Лондона, зараз всех вас в клочья порвет. Машутка, покажи зубки! – верещала грамотная Лёля.

Ну, раз просили, Машка послушно морщила нос, скалилась и показывала свои мощные желтые клыки. Повторять, как правило, не приходилось. Гости вприпрыжку к дверям бежали. Петрович от относительно размеренной семейной жизни даже работать опять начал, деньги появляться стали. Лёля прикупила тоненький ошейник, а к нему цепочку серебристую и, нарядив во все это Машку, горделиво по поселку прогуливалась. А у самой – куртка розовая, шапка зеленая, шарфик в крапинку – эдакая нарядная дама с собачкой. В магазине под завязку затарится, пакеты полиэтиленовые с выпивкой и закуской на тротуар поставит, а сама в кусты по малой нужде нырнет:

– Машутка, сидеть – стеречь!

Машка сидит и стережет. Она умная, ей не трудно. Вот так славно они и жили!