Машкино счастье (сборник)

Мама долго и тяжело болела, но умерла в почтенном возрасте, совсем измотав безотказную Елену. Елена горевала безутешно. А Лиза на поминках сказала: «Слава Богу, все отмучились», подчеркнув почему-то это «все». Наверное, она была права, но Елена этих слов сестре не простила.

Еще до смерти мамы у Елены начался бесконечный роман с редактором одного крупного научного журнала, где она брала халтуру. Естественно, он был женат, микробиолог, книжный червь, грибник и лыжник – полностью родственная Елене душа. Жену он не любил (как говорил), но и не разводился из-за болезненной и слабой единственной дочки Регины. Ее очень жалел. Будучи человеком чрезвычайно порядочным, он понимал, что такое положение вещей унизительно для тонкой Елениной организации, и просил подождать, пока Регина окончит школу и поступит в институт. В институте от ответственности и перенапряжения у Регины начались неврозы и срывы. Он плакал, говорил, что она несчастная, болезненная, зеленая. Елена так и называла ее – «зеленая Регина». Про себя, естественно.

А когда он в очередной, сто восьмой, раз пытался заговорить с Еленой об их совместном будущем, она его твердо остановила: оставим все как есть. Он, кажется, облегченно вздохнул. Потом вообще случилась страшная трагедия: его жене кто-то сообщил о его тринадцатилетнем романе. Жена травилась, но выжила, а вот «зеленая Регина», будучи в то время сильно беременна, чего ждала почти семь лет в браке, от этих событий ребенка выкинула и больше так и не родила. Микробиолог этого не перенес – мучился после инсульта недолго, около года. Ухаживала за ним нанятая посторонняя женщина, тайно оплачиваемая Еленой. На похороны Елена, естественно, не пошла.

Вот после этой ужасной истории она ушла из школы и уехала жить на дачу, в Кратово. И еще обратилась к Богу, стесняясь почему-то. Стала ходить по воскресеньям в храм, потом еще и в среду. Становилось легче. Не это ли главное?

Иногда ездила в Москву, встречалась с работодателями – появилось множество толстых глянцевых журналов про природу и животный мир. Тут-то и пригодился в полной мере ее английский. Елену ценили за опыт, профессионализм и пунктуальность. Зарабатывала она вполне прилично. А много ли ей было надо?

Загородную жизнь она полюбила сразу и безоговорочно. И вечерние прогулки по любимым тихим сосновым улицам, и «золотые шары» у калитки, и утренние походы на станцию за ранней зеленью и кисловатыми подмосковными ягодами… Поездки в Жуковский за продуктами и купание в старом, заросшем кратовском пруду. Подругами не обзавелась, но с соседями общалась. Дом был старый, теплый, уютный, с маленькой печью-камином.

Вечерами вязала свои бесконечные шали крючком, а потом не знала, кому их подарить. Раздавала соседям. Читала, много спала днем, а ночью, естественно, маялась. Жизнь ее текла спокойно и неспешно. По ее сути, под стать ей самой. До болезни Лизы.

В ее старой московской квартире жила теперь племянница Ирка с новым мужем. И однажды Елена туда заехала что-то забрать – и увидела, что старая мебель, дорогие сердцу мамин комод и трюмо, выброшена, чашки разбиты и все переставлено и осквернено. Долго плакала на кухне, а потом, что смогла и что уцелело, забрала и больше решила в квартиру не приезжать. В бесцеремонности Ирка переплюнула свою мать.

Когда Елена забрала Лизу и обустроила их совместный быт, почему-то скрывала под разными предлогами свои походы в церковь. Стеснялась сестры, ее острого языка. И страшно смутилась, когда Лиза увидела на ней крестик – теперь Лиза ее высмеивала и презрительно звала «богомолкой». Сама же Лиза была из воинствующих атеистов. Впрочем, отрицала она многое, не только это – такой характер. Спорить с ней не хотелось. Однажды все же завела с захолонутым сердцем разговор на религиозную тему. Цель была одна – окрестить Лизу. Но та, уже почти бессильная, завелась ужасно. Плакала, выкрикивала Елене обидные слова:

– Где он, твой Бог? Я еще молодая, а вот подыхаю, а ведь младшая, между прочим, сестра. Отвечай!

Потом, обессилев, уснула. Елена смотрела на нее, и сердце рвалось от жалости. Подумала: даже вот перед лицом смерти ничего не может с собой поделать. Страшное дело – гордыня!

Ирка приезжала навещать мать примерно раз в две недели. Вот это был кошмар! Она то рыдала, то ржала, как лошадь, много ела, выкуривала несметное количество сигарет, всех поносила, жаловалась, кричала на безропотную тетку и уже бессильную мать. Лиза ее гнала: «Уезжай, мне от тебя совсем плохо, уезжай». Та, оскорбившись, хлопала дверью и следующие две недели не звонила.

Ничто не могло их примирить. Потом Лиза жалела дочь, говорила, что она несчастная баба, издерганная, замотанная. Елена не соглашалась: «Все не хуже, чем у других. А что ни с кем не уживается, то характер жуткий. И вообще, нервы тоже лечат. Здоровая кобыла, хоть бы помогла мать помыть или постель перестелить, конфетки в дом не привезет». Но это все про себя, про себя, а так в ответ Лизе кивала, соглашалась.