Маска Аполлона

Те Дионисии оказались удачными и для меня. Мне дали главную роль в новой постановке «Хрисиппа»; говорят, Эврипид писал эту пьесу, когда ухаживал за Агафоном. Я играл Лайя и сволочную мачеху Хрисиппа — и получил свой первый приз на большом фестивале. Спонсор закатил грандиозный банкет. Я не предполагал приглашать Диона, поскольку его друзья уж очень высокого полета были; но он зашел сам, вместе со Спевсиппом. Они хорошо друг с другом ладили; и Аксиотея рассказала мне по секрету, что Платон очень поощрял эту дружбу, полагая, что она поможет Диону избавиться от его гордой застенчивости, вызывавшей много недоразумений. Он просто не знал, что ответить, когда кто-нибудь хвалит в глаза; и поэтому многие считали его высокомерным, особенно демократы. Но теперь он казался больше в своей тарелке, улыбался чаще; и на том банкете пробыл дольше, чем я ожидал. Помню, я подумал тогда, что в душе-то он афинянин; и что в конечном итоге молодой Дионисий хорошую службу ему сослужил: в изгнании он расцвел.

С Сицилии новости приходили редко. Артисты туда почти не ездили; из-за войны, которая тянулась несколько лет. Насколько я знаю, эта война никому ничего не принесла. Во всяком случае, греки ни одного крупного города не потеряли; вероятно, благодаря Филисту; мужик был мерзкий, — и старый уже, — но солдат, и дело своё знал.

Эти годы я вспоминаю с удовольствием. Играл только то, что хотел. Много пришлось поработать и много вытерпеть, чтобы прийти к этому, но я чувствовал, что это только начало: вся настоящая жизнь еще впереди… Однако жить стоило не только ради работы.

Я купил дом возле Кефисса, сразу за городом; место чудесное, не слишком модное, так что до всех своих близко, но праздный народ не шатается. Сад спускался к реке; там в ивняке пели птицы, а по ночам было слышно, как журчит вода. Между домами там фруктовые сады и виноградники; дорога настолько тихая, что на каждого прохожего внимание обращаешь. На рассвете, когда я упражнения свои делал, первое время часто кто-нибудь болтался вокруг. Потом это прекратилось, и я вообще забыл что так бывает. Но однажды, играя голосом, я вдруг обнаружил, что у меня появилось эхо. Я продолжил работу, как будто ничего не заметил; закончил ее монологом; а потом быстро выскользнул через заднюю дверь. У забора, где его угол закрывал вид из моего окна, стоял мальчишка, потихоньку повторяя мой монолог, чтобы закрепить его в памяти пока свеж. Повторял, в точности копируя каждую мою интонацию.

Я кашлянул — он подпрыгнул и побелел. Я успокоил его, как мог, и позвал в дом. Парень был с широкой костью, с высокими худыми скулами, с серыми глазами и золотисто-русой шевелюрой, какие часто встречаются на севере. Он едва вышел из переходного возраста, но уже умел управляться с большими руками и ногами, и голову не опускал. Я пригласил его разделить со мной завтрак, который слуга только что занес, и спросил, давно ли он мечтает стать актером. Он покраснел, словно ошпаренный, и сказал: «С тех пор как в первый раз увидел пьесу». Имя свое он мне не назвал; сказал, что ни один афинянин его выговорить не может…

— Меня все зовут Феттал, фессалиец значит.

— Аттический у тебя звучит превосходно, — похвалил я. — И это правильно, если ты хочешь на сцену. — И добавил, подпустив мягких северных «с». — Расскажи, ты когда из Фессалии приехал?

— Это отец мой приехал, а я здесь родился. С прошлого года мы уже граждане.

С прошлого года. Конечно же, будучи метэком, он не имел права принимать участие в священных празднествах, так что даже в хоре не пел; при его восемнадцати годах, опыта у него никакого; а если он что-нибудь и знает — научился, сидя в театре, или так же как сегодня у меня. Отец ему не помогал никак. Он бежал на юг от притеснений какого-то племенного вождя, бежал с пустыми руками; много лет трудился, как каторжный, но теперь владел школой верховой езды. И ждал, не слишком терпеливо, когда у мальчишки пройдет его блажь.

— Похоже, своим учителем ты выбрал меня, — предположил я. — Так почему было не подойти и не попросить помощи?

— Я и собирался, — ответил он; ответил так, словно уверен был что я пойму. — Но хотел подождать пока стану получше.

При этих словах я ни хвалить ни обнимать его не стал, а просто спросил, куда он ходил заниматься. Оказалось, никуда: просто шагал и шагал, пока не увидит пустое поле, — там и выступал.

— Дай мне что-нибудь послушать, — попросил я. — Что хочешь.