Маска Черного Тюльпана

Призрачная болтовня оборвалась, и Генриетта скорчила себе рожицу. Совершенно невозможно представить Майлза в роли коварного соблазнителя, не больше чем ее — в роли трагической героини. И потом, она никогда не понимала, каким образом трагическим фигурам под вуалью удается чего-то достичь, когда у них постоянно пелена перед глазами. Неужели они не натыкаются без конца на столики? Но именно поэтому, решила Генриетта, из нее никогда не выйдет трагической героини. Над ней тяготеет проклятие логического ума.

Ее невестка, над которой проклятие логического ума не тяготело, обрадовалась известию о шпионе и ничего так не хотела, как броситься в парк — в маске и с пистолетом в руке.

Ричард не обрадовался.

Оттащив Амели от двери, Ричард заметил: погоня за шпионом только подтвердит все подозрения шпиона, если — охлаждая их пыл, добавил он — шпион вообще существовал. Ночная беготня по территории поместья с пистолетом в руке гарантированно убедит любого скрытого наблюдателя, что в Селвик-Холле есть что порасследовать.

— Но неужели ты не понимаешь, — заспорила Амели, — что, если мы его застрелим, некому будет расследовать!

Ричард сжал губы, обрывая звук, который мог бы оказаться ворчанием, если бы ему дали такую возможность.

— Мы не знаем, один ли он. Могут быть и другие. Ты готова так рисковать?

Не прошло и нескольких минут, как Ричард, несмотря на отсутствие плаща и маски, снова превратился в Пурпурную Горечавку, приказав выставить дополнительных часовых на территории и в старой норманнской башне. Предпочитая как можно дольше скрывать зловещую новость от остальных гостей, Ричард неохотно согласился провести большую часть запланированных на следующий день мероприятий. В конце концов стрельба по мишеням — самое обычное времяпрепровождение и не должна привлечь чье-то пристальное внимание, а разные странности поведения можно оправдать проведением пикника. Занятия с веревками отменили, к большому облегчению Генриетты. Она и без упражнений на весу, в нескольких футах над землей, с трудом сражалась с головной болью.

Генриетта вернулась в настоящее, когда Амели наклонила чайник с опасностью для эксминстерского ковра и новых шелковых туфелек девушки. Она поспешно подобрала ноги под стул и убрала муслиновые юбки из-под капающего чайного носика.

— С моим планом все было бы много проще, — настаивала Амели.

— Но зато нам не пришлось отменять наши сегодняшние дела, — примирительно вставила миссис Кэткарт. — Ваш муж чрезвычайно умно поступил, поставив часовых в башне.

— Автократично, — проворчала Амели.

— Ужасно, — автоматически поддержала Генриетта, но не от души. В приоткрытую дверь она услышала негромкие шаги по мраморному полу, бурный разговор между мужчинами, все ближе, ближе…

Майлз.

Генриетта села очень прямо, не зная, радоваться или огорчаться, что она выбрала кресло, стоявшее спиной к двери. Служанка сделала ей прическу в греческом стиле — перекрученный узел на макушке и длинные, свободно спадающие локоны, — и открытая шея вдруг показалась Генриетте весьма уязвимой. Мисс Селвик раздраженно заерзала в кресле, заставив локоны прикрыть уязвимое место. Майлз, конечно, и раньше видел ее шею. Да и вряд ли он вообще будет смотреть на ее шею — скорее всего нет. После вчерашнего происшествия в кабинете поведение Майлза отличалось потрясающим безразличием.

Можно ли действительно назвать это безразличием, спрашивала себя Генриетта, если вообще не общаешься с человеком, которому хочешь выказать безразличие? Они весь день двигались на расстоянии друг от друга, как планеты в модели Солнечной системы — всегда кружатся, никогда не встречаются. Когда они стреляли по мишеням, наряженным Деларошем, Фуше и Бонапартом, Генриетта заметила вдалеке светловолосую голову Майлза, но он постарался, чтобы их разделяло несколько человек. За ужином их разделял весь стол, а большой подсвечник предохранял даже от минимального зрительного контакта. Генриетта подозревала, что Майлз передвинул подсвечник, но доказательств у нее не было.

Ну и что с того, что он ее избегает? Разве она практически не приказала ему это сделать? Она не имеет права плакать над потерей, жестко скомандовала себе Генриетта, делая большой глоток остывшего чая. Она установила правила и теперь должна их придерживаться.

Почему Майлз не возразил ей, когда она сказала, что возврата к прошлому нет? Если она и в самом деле хоть сколько-то дорога ему, почему он не пошел за ней? Не возразил? Не сделал хоть что-нибудь?

Дверь открылась, и через порог ступил начищенный высокий сапог. Генриетта поспешно перевела взгляд на чайный поднос, притворяясь, будто чрезвычайно заинтересовалась блюдом с печеньем. Если Майлз не захотел иметь с ней дела, то и она не хочет иметь с ним никакого дела. Заглушаемые ковром шаги направились к ней — Генриетта принялась жевать прискорбно большой кусок печенья, — прошли мимо и остановились рядом с креслом Амели. На спинку кресла Амели опустилась рука с золотым перстнем-печаткой на мизинце. С полным ртом вязкого сладкого теста Генриетта вскинула голову. И увидела своего брата.

Не Майлза.