— Боже великий, Генриетта, я не представлял, что ты так поешь, — искренне сказал он.
— Отличное исполнение! — аплодировал Фред Толмондели.
— Восхитительно! — вторил Нэд. — Никогда не думал, что у итальянцев может быть что-то такое… э…
— Восхитительное! — подсказал ему брат. Нэд благодарно заулыбался во весь рот.
Генриетта почти не замечала своего триумфа. Майлз ушел. Его кресло в глубине комнаты стояло пустым и немного наискосок, как будто встали с него в спешке. Тонкая позолоченная дверь позади кресла была распахнута и еще колебалась движением воздуха.
— Спойте нам еще, дорогая, — попросила миссис Кэткарт с ободряющей улыбкой. — Редко услышишь такое виртуозное исполнение.
— Я и не думал, что ты так поешь, — ошеломленно повторил Ричард.
Амели, если и не совершенно лишенная музыкального слуха, то относившаяся к музыке спокойно, ограничилась тем, что от души улыбалась успеху золовки.
И единственным, кто не улыбался от души (помимо мисс Грей, для которой улыбка была абсолютно чуждым движением, тревожащим давно не используемые лицевые мышцы), была Генриетта. В другое время она несколько дней купалась бы в их комплиментах, прижимая их к груди, как букет красных роз.
Но сейчас Генриетту занимало совсем другое.
То не было безразличием. Может, она и не такая мудрая, как Пенелопа — или, во всяком случае, не такая мудрая, какой считает себя Пенелопа, — но знает достаточно, чтобы распознать страдание. Ей ли не знать после прошедшей недели.
Это не означает, предостерегла себя Генриетта, что Майлз обязательно испытывает к ней какие-то нежные чувства. Может, он просто сожалеет об их пострадавшей дружбе. Генриетта глубоко вздохнула. И если этого он и хочет, что ж, дружба лучше, чем ничего, — минувший день как нельзя нагляднее доказал это.
Но было же еще что-то в его глазах…
— Спой еще, — попросила Амели, радуясь, что ей с таким успехом удалось отвлечь проходящих подготовку непоседливых агентов.
Генриетта покачала головой, быстро приняв решение. Что там сказал Гамлет? Что-то насчет того, что действие «хиреет под налетом мысли бледным»[52]
, а для Генриетты это означало: если она хочет выяснить отношения с Майлзом, то должна сделать это немедленно, прежде чем успеет передумать.— Нет, — ответила она Амели. — Нет. Мне нужно… я просто…
Амели, подумав, что Генриетта говорит о нужде совсем иного рода, понимающе кивнула и быстро повернулась к мисс Грей, побуждая ее сыграть какую-нибудь пьесу.
Близнецы Толмондели беспокойно заерзали, обмениваясь мученическими взглядами. Одно дело, слушать очаровательную леди Генриетту, и совсем другое — подвергнуться немелодичному бренчанию мисс Грей.
— Послушай, Селвик, как насчет более живых развлечений? — крикнул Фред.
В окно Генриетта видела знакомую спину, удаляющуюся по дорожке, исчезающую в глубине тщательно спланированной естественной части парка. Она знала эту походку Майлза, знала движение, каким он откинул голову; она знала малейший его жест так же хорошо, как свое отражение в зеркале. Генриетта минуту постояла у окна, наблюдая, как темный фрак Майлза сливается с живой изгородью, становясь уже неразличимым. Но вглядываться в темный кустарник необходимости не было — девушка точно знала, куда он идет. Когда Майлз впадал в немилость (очень часто, принимая во внимание его склонность к авантюризму) или искал место, чтобы спокойно подумать (значительно реже), он всегда уходил в одно и то же место — к римским руинам в самом западном уголке парка. Он любил бросать камешки в бюст Марка Аврелия — особенно когда не справлялся с заданиями по классическому периоду истории. При воспоминании об этом Генриетта прикусила губу, подавляя улыбку.
Как ей могло прийти в голову не помириться с Майлзом? Да это просто невозможно.
Генриетта незаметно покинула комнату. Ей просто нужно с ним поговорить и восстановить прежний порядок вещей. Когда она его найдет…
— Кто-нибудь будет играть в шарады? — спросил Фред Толмондели.
Глава двадцать пятая
Неосторожность:
Ну кто же знал, что Генриетта умеет так петь?
Камешек отскочил от головы Марка Аврелия и с плеском упал в воду. Оскорбленная золотая рыбка с упреком плеснула в сторону Майлза хвостом и ушла на глубину. Римский император с длинным носом надменно взирал на Майлза, подбивая на новую попытку.
Сегодня он ошибся с целью.