Маска и душа

Bсѣ эти волшебники европейской сцены обладали тѣми качествами, которыя я такъ возносилъ въ старомъ русскомъ актерствѣ: глубокой правдой выраженiя человѣческихъ чувствъ и меткостью сценическихъ образовъ. Когда Люсьенъ Гитри, напримѣръ, игралъ огорченнаго отца, то онъ передавалъ самую сердцевину даннаго положенiя. Онъ умѣлъ говорить безъ словъ. Нервно поправляя галстукъ, Гитри однимъ этимъ жестомъ, идущимъ отъ чувства независимо отъ слова, сообщалъ зрителю больше, чѣмъ другой сказалъ бы въ длинномъ монологѣ. Недавно я видѣлъ Виктора Буше въ роли метръ д-отеля. Не помню, чтобъ когда нибудь, въ жизни или на сценѣ, я видѣль болѣе типичнаго, болѣе лодлиннаго метръ д-отеля.

Мнѣ кажется, что западные актеры обладаютъ однимъ цѣннымъ качествомъ, которымъ не всегда надѣлены русскiе актеры, а именно — большимъ чувствомъ мѣры и большей пластической свободой. Они предстаютъ публикъ, я бы сказалъ, въ болѣе благородномъ одѣянiи. Но, какъ правильно говорятъ французы, всякое достоинство имѣетъ свои недостатки, и всякiй недостатокъ имѣетъ свои достоинства. Русскiе актеры за то надѣлены гораздо большей непосредственностью и болѣе яркими темпераментами,

Долженъ признать съ сожалѣнiемъ, что настоящихъ оперныхъ артистовъ я заграницей видѣлъ такъ же мало, какъ и въ Россiи. Есть хорошiе, и даже замѣчательные, пѣвцы, но вокальныхъ художниковъ, но оперныхъ артистовъ въ полномъ смыслѣ этого слова нѣтъ. Я не отрицаю, что западной музыкѣ болѣе, чѣмъ русской, сродни кантиленное пѣнiе, при которомъ техническое мастерство вокальнаго инструмента имѣетъ очень большое значение. Но всякая музыка всегда такъ или иначе выражаетъ чувства, а тамъ, гдѣ есть чувство, механическая передача оставляетъ впечатлѣнiе страшнаго однообразiя. Холодно и протокольно звучитъ самая эффектная арiя, если въ ней не разработана интонацiя фразы, если звукъ не окрашенъ необходимыми оттѣнками переживанiй. Въ той интонации вздоха, которую я признавалъ обязательной для передачи русской музыки, нуждается и музыка западная, хотя въ ней меньше, чѣм въ русской, психологической вибрацiи. Этотъ недостатокъ — жесточайшiй приговоръ всему оперному искусству.

88

Это срзнанiе у меня не ново. Оно мучило долгiе годы въ Россiи. Играю я Олоферна и стараюсь сдѣлать, что то похожее на ту эпоху. А окружающiе меня? А хоръ ассирiйцев, вавилонянъ, iудеевъ, вообще всѣ Олоферна окружающiе люди? Накрашивали себѣ лица коричневой краской, привѣшивали себѣ черныя бороды и надѣвали тотъ или другой случайный костюмъ. Но, вѣдь, ничто это не заставляло забыть, что эти люди накушались русскихъ щей только что, передъ спектаклемъ. Вотъ и теперь, вспоминаю, сколько лѣтъ, сколько сезоновъ прошло въ моей жизни, сколько ролей сыгралъ, грустныхъ и смѣшныхъ, въ разныхъ театрахъ всего мiра. Но это были мои роли, а вотъ театра моего не было никогда, нигдѣ. Настоящiй театръ не только индивидуальное творчество, а и коллективное дѣйствiе, требующее полной гармонiи всѣхъ частей. Вѣдь, для того, чтобы въ оперѣ Римскаго-Корсакова былъ до совершенства хорошiй Сальери, нуженъ до совершенства хорошiй партнеръ — Моцартъ. Нельзя же считать хорошимъ спектаклемъ такой, въ которомъ, скажемъ, превосходный Санхо Панчо и убогiй Донъ-Кихотъ. Каждый музыкантъ въ оркестрѣ участвуетъ въ творенiи спектакля, что ужъ говорить о дирижерѣ! И часто я искренне отчаивался въ своемъ искусствѣ и считалъ его безплоднымъ. Меня не угѣшала и слава. Я знаю, что такое слава, — я ее испыталъ. Но это какъ бы неразгрызанный орѣхъ, который чувствую на зубахъ, а вкуса его небомъ ощутить не могу… Какую реальную радость даетъ слава, кромѣ матерiальныхъ благъ и иногда прiятныхъ удовлетворенiй житейскаго тщеславiя? Я искренне думалъ и думаю, что мой талантъ, такъ великодушно признанный современниками, я наполовину зарылъ въ землю, что Богъ отпустилъ мнѣ многое, а сдѣлалъ я мало. Я хорошо пѣлъ. Но гдѣ мой театръ?

Какъ разъ въ то время, когда я былъ озабоченъ этими думами, я въ Парижѣ въ бюро г. Астрюка познакомился съ итальянскимъ поэтомъ Габрiелемъ д-Аннунцiо. На меня произвело большое впечатаенiе лицо этого человѣка съ острыми умными глазами, огромнымъ лбомъ и заостренной бородкой. Во внѣшнихъ чертахъ проступала внутренняя острота, мимо которой нельзя было пройти равнодушно. Въ Парижѣ онъ создавалъ тогда для Иды Рубинштейнъ «Муки св. Себастьяна». Я пошелъ въ театръ Шателе посмотрѣть этотъ спектакль и на представленiи понялъ, какой это интересный и оригинальный творецъ. Отъ каждой сцены, отъ каждой реплики, отъ всего настроенiя произведенiя вѣяло свѣжестью и силой. При слѣдующей встрѣчѣ съ д-Аннунцiо я рѣшился подѣлиться съ нимъ моими мечтами о театрѣ, откуда былъ бы безпощадно изгнанъ шаблонъ, и гдѣ всѣ искусства сочетались бы въ стройной гармонiи. Я былъ очень счастливъ, когда д-Аннунцiо сказалъ мнѣ о своемъ горячемъ сочувствiи моей мысли. — «Въ будущемъ году — сказалъ онъ мнѣ, — мы встретимся и попробуемъ осуществить то, о чѣмъ вы мечтаете».