Маска и душа

Несмотря на легкомыслие молодости, на любовь къ удовольствiямъ, на негу лѣни послѣ беззаботной пирушки съ друзьями, когда бывало выпито немало водки и немало шампанскаго, — несмотря на все это, когда дѣло доходило до работы, я мгновенно преисполнялся честной тревогой и отдавалъ роли всѣ мои силы. Я рѣшительно и сурово изгналъ изъ моего рабочаго обихода тлетворное русское «авось» и полагался только на сознательное творческое усилiе.

Я, вообще, не вѣрю въ одну спасительную силу таланта, безъ упорной работы. Выдохнется безъ нея самый большой талантъ, какъ заглохнетъ въ пустынѣ родникъ, не пробивая себѣ дороги черезъ пески. Не помню, кто сказалъ: «генiй — это прилежанiе». Явная гипербола, конечно. Куда какъ прилеженъ былъ Сальери, вѣдь, вотъ, даже музыку онъ разъялъ, какъ трупъ, а Реквiемъ все таки написалъ не онъ, а Моцартъ. Но въ этой гиперболе есть большая правда. Я увѣренъ, что Моцартъ, казавшiйся Сальери «гулякой празднымъ», въ дѣйствительности былъ чрезвычайно прилеженъ въ музыкѣ и надъ своимъ генiальнымъ даромъ много работалъ. Вѣдь, что такое работа? Въ Москвѣ, правда, думаютъ и говорятъ, что работа это сталелитейное усердiе, и что поэтому Глинка, напримѣръ, былъ помѣщикъ и дармоѣдъ… Работа Моцарта, конечно, другого порядка. Это — вѣчная пытливость къ звуку, неустанная тревога гармонiи, безпрерывная проверка своего внутренняго камертона… Педантъ Сальери негодуеть, что Моцартъ, будто бы забавляясь, слушаетъ, какъ слепой скрипачъ въ трактирѣ играетъ моцартовское творенiе. Маляръ негодный ему пачкаетъ Мадонну Рафаэля. Фигляръ пародiей безчеститъ Алигьери… А генiю Моцарту это было «забавно» — потому, что слушая убогаго музыканта, онъ работалъ. Ужъ наверное онъ чему нибудь научится, даже на пачкотнѣ маляра, даже на пародiи фигляра…

Слѣдуя хорошимъ образцамъ, я и послѣ успѣховъ, достаточныхъ для того, чтобы вскружить голову самому устойчивому молодому человѣку, продолжалъ учиться, у кого только могъ, и работалъ.

Помню, какъ однажды Мамонтовъ, пригласившiй меня съ собою въ Парижъ, при посѣщенiи Лувра, когда я изъ любопытства залюбовался коронными драгоцѣнностями, — какъ всегда добродушно улыбаясь, сказалъ мнѣ:

— Кукишки, кукишки это, Федя. Не обращайте вниманiя на кукишки, а посмотрите, какъ величественъ, какъ простъ и какъ ярокъ Поль Веронезъ!

Никакая работа не можетъ быть плодотворной, если въ ея основѣ не лежитъ какой нибудь идеальный принципъ. Въ основу моей работы надъ собою я положилъ борьбу съ этими мамонтовскими «кукишками» — съ пустымъ блескомъ, замѣняющимь внутреннюю яркость, съ надуманной сложностью, убивающей прекрасную простоту, съ ходульной эффектностью, уродующей величiе.

Можно по разному понимать, что такое красота. Каждый можетъ имѣть на этотъ счетъ свое особое мнѣнiе. Но о томъ, что такое правда чувства, спорить нельзя. Она очевидна и осязаема. Двухъ правдъ чувства не бываетъ. Единственно правильнымъ путемъ къ красотѣ я поэтому призналъ для себя — правду.

Nel vero e il bello…

III. Вдохновенiе и трудъ

23

Есть въ искусствѣ такiя вещи, о которыхъ словами сказать нельзя. Я думаю, что есть такiя же вещи и въ религiи. Вотъ почему и объ искусствѣ и о религiи можно говорить много, но договорить до конца невозможно. Доходишь до какой-то черты, — я предпочитаю сказать: до какого-то забора, и хотя знаешь, что за этимъ заборомъ лежать еще необъятныя пространства, что есть на этихъ пространствахъ, объяснить нѣтъ возможности. Не хватаетъ человѣческихъ словъ. Это переходитъ въ область невыразимаго чувства. Есть буквы въ алфавитѣ, и есть знаки въ музыкѣ. Все вы можете написать этими буквами, начертать этими знаками. Всѣ слова, всѣ ноты. Но… Есть интонацiя вздоха — какъ написать или начертить эту интонацiю? Такихъ буквъ нѣть.

Какъ у актера возникаетъ и формируется сценическiй образъ, можно сказать только приблизительно. Это будетъ, вѣроятно, какая нибудь половина сложнаго процесса — то, что лежитъ по эту сторону забора. Скажу, однако, что сознательная часть работы актера имѣетъ чрезвычайно большое, можетъ быть, даже рѣшающее значенiе — она возбуждаетъ и питаетъ интуицiю, оплодотворяетъ ее.