Маска и душа

И какъ ни былъ самолюбивъ Зарайскiй, задумывался онъ надъ товарищеской критикой. И русскiй актеръ росъ и цвѣлъ въ славѣ.

Извѣстно, что русское актерство получило свое начало при Екатеринѣ Великой. Русскiе актеры были крѣпостными людьми, пришли въ театръ отъ сохи, отъ дворни — отъ рабства. Они были вынуждены замыкаться въ себѣ самихъ, потому что не очень авантажно обращались съ ними господа, передъ которыми они разыгрывали на сценѣ свои чувства.

Я самъ еще засталъ время, когда Его Высокопревосходительство г. Директоръ Императорскихъ театровъ протягивалъ самымъ знаменитымъ актерамъ два пальца. Но при этихъ двухъ пальцахъ Его Высокопревосходительство, въ мое время, все-таки любезно улыбался, но отѣ стариковъ, уже кончавшихъ свою карьеру въ Императорскихъ театрахъ, я зналъ, что предыдущiе директора не протягивали и двухъ пальцевъ, а просто приходили за кулисы и громко заявляли:

— Если ты въ слѣдующiй разъ осмелишься мнѣ наврать такъ, какъ навралъ сегодня, то я тебя посажу подъ арестъ.

Не похожъ ли на анекдотъ вотъ этотъ случай, — подлинный, цѣликомъ отражающiй печальную дѣйствительность того времени.

Я засталъ еще на сценѣ одного очень стараго пѣвца, почему-то меня, мальчишку, полюбившаго. Пѣвецъ былъ хорошiй — отличный басъ. Но будучи землеробомъ, онъ сажалъ у себя въ огородь рѣдиску, огурцы и прочiе овощи, служившiе главнымъ образомъ закуской къ водкъ… Былъ онъ и поэтъ. Самъ я читалъ только одно изъ его произведенiй, но запомнилъ. Оно было адресовано его другу, библиотекарю театра, котораго звали Ефимомъ:

«Фима, у меня есть рѣдька въ пальтѣ,
Сдѣлаемъ изъ нея декольте,
А кто водочки найти поможетъ,
Тотъ и рѣдечки погложетъ»…

Такъ вотъ этотъ самый превосходный басъ, землеробъ и поэтъ, передъ выступленiемъ въ какомъ-то значительномъ концертѣ въ присутствiи Государя, не во время сдѣлалъ «декольте» и запѣлъ не то, что ему полагалось пѣть. Директоръ, который, вѣроятно, рекомендовалъ Государю участие этого пѣвца, возмущенный влетѣлъ въ уборную и раскричался на него такъ, какъ можно было кричать только на крепостного раба. А въ концѣ рѣчи, уснащенной многими непристойными словами, изо всей силы ударилъ по нотамъ, которыя пѣвецъ держалъ въ рукахъ. Ноты упали на полъ. Пѣвецъ, до сихъ поръ безропотно молчавшiй, послѣ удара по нотамъ не выдержалъ и, нагибаясь поднять ихъ, глубокимъ, но спокойнымъ бархатнымъ басомъ рекъ:

— Ваше Высокопревосходительство, умоляю васъ, не заставьте меня, Ваше Высокопревосходительство, послать васъ къ … матери.

Какъ ни былъ директоръ взволнованъ, и въ своемъ гнѣвѣ и лентахъ величавъ, онъ сразу замолкъ, растерялся и ушелъ… Исторiя была предана забвенiю.

Вотъ почему, въ поискахъ теплаго человѣческаго чувства, старые русские актеры жались другъ къ другу въ собственной средѣ. Не только въ столицахъ, вокругъ Императорскихъ театровъ, но и въ провинцiи они жили своей, особенной, дорогой имъ и необходимою жизнью. И въ ихъ средѣ, вѣроятно, ютилась иногда зависть и ненависть — какъ всегда и вездѣ, — но эти черты не были характерны для актерской среды — въ ней господствовала настоящая, хорошая дружба.

Старый актеръ не ѣздилъ по желѣзнымъ дорогамъ въ 1-мъ классѣ, какъ это уже намъ, счастливцамъ, сделалось возможно — довольно часто ходилъ онъ изъ города въ городъ пѣшкомъ, иногда очень далекiя разстоянiя — по шпаламъ, а вотъ лицо его, чѣмъ рѣшительнѣе его отстраняли отъ высшаго общества, тѣмъ ярче и выпуклѣе чеканилась оно на той прекрасной медали, которая называется «театръ».

33

Что же случилось — спрашиваю я себя иногда — что случилось съ русскимъ актеромъ, что такъ стерлось его яркое, прекрасное лицо? Почему русскiй театръ потерялъ свою прежнюю обжигающую силу? Почему въ нашихъ театральныхъ залахъ перестали по настоящему плакать и по настоящему смеяться? Или мы такъ уже обѣднѣли людьми и дарованiями? Нѣтъ, талантовъ у насъ, слава Богу, запась большой.

Въ ряду многихъ причинъ упадка русскаго театра — упадка, который невозможно замаскировать ни мишурой пустой болтовни о какихъ то новыхъ формахъ театральнаго искусства, ни беззастенчивой рекламой — я на первомъ планѣ вижу крутой разрывъ нашей театральной традицiи.

О традиiи въ искусствѣ можно, конечно, судить разно. Есть неподвижный традицiонный канонъ, напоминающiй одряхлѣвшаго, склерознаго, всяческими болѣзнями одержимаго старца, живущаго у ограды кладбища. Этому подагрику давно пора въ могилу, а онъ ко держится за свою безсмысленную, никому не нужную жизнь и распространяетъ вокругъ себя трупный запахъ. Не объ этой формальной и вредной традицiи я хлопочу. Я имѣю въ виду преемственность живыхъ элементовъ искусства, въ которыхъ еще много плодотворнаго семени. Я не могу представить себѣ безпорочнаго зачатiя новыхъ формъ искусства… Если въ нихъ есть жизнь — плоть и духъ — то эта жизнь должна обязательно имѣть генеологическую связь съ прошлымъ.