Маска Красной Смерти

Во всем, что я болезненно испытывал, не было никакого физического страдания, но была бесконечность душевного мучения. Моя фантазия делалась склепом. Я говорил «о червях, гробницах и эпитафиях». Я терялся в мечтаниях о смерти, и мысль о преждевременных похоронах постоянно владела моим мозгом. Страшная, подобная привидению, опасность, которой я был подвержен, неотступно преследовала меня днем и ночью. Днем пытка размышления была крайней, ночью – верховной. Когда угрюмая тьма распространялась по земле, тогда, объятый ужасом самой мысли, я дрожал, как трепещущие перья султана на похоронных дрогах. Когда природа не могла более выносить бодрствования, я соглашался уснуть лишь с борьбою, ибо я трепетал, размышляя, что, проснувшись, я могу увидеть себя жильцом могилы. И когда наконец я погружался в дремоту, это было лишь для того, чтобы сразу низринуться в мир призраков, над которыми, вея обширными, соболино-черными, затеняющими крылами, реяла, господствуя, одна похоронная мысль.

Из бесчисленных мрачных образов, которые угнетали меня таким образом во сне, я выбираю для памяти лишь одно одинокое видение. Мне мнилось, я был погружен в каталептический транс, более чем обычной длительности и глубины. Внезапно ко лбу моему прикоснулась ледяная рука, и нетерпеливый, бормочущий голос прошептал мне на ухо слово: «Встань!»

Я сел, выпрямившись. Тьма была полная. Я не мог видеть лица того, кто разбудил меня. Я не мог припомнить ни времени, когда я впал в транс, ни места, где я тогда лежал. В то время как я оставался недвижным и пытался собраться с мыслями, холодная рука с диким порывом схватила меня за кисть моей руки и быстро ее потрясла, меж тем как бормочущий голос опять сказал:

– Встань! Разве я не велел тебе встать?

– А кто ты? – спросил я.

– У меня нет имени в тех областях, где я пребываю, – отвечал голос мрачно, – я был смертным, а ныне демон. Я был безжалостным, а ныне полон сострадания. Ты чувствуешь, как я дрожу? Зубы мои стучат, пока я говорю, но это, однако же, не от холода ночи – ночи без конца. Но эта чудовищность невыносима. Как можешь ты спокойно спать? Я не могу успокоиться из-за воплей этих великих пыток агонии. Это зрелище превосходит то, что я могу вынести. Вставай, иди со мною в вечную ночь и дай мне разоблачить перед тобой могилы. Или это не зрелище злополучия? Гляди!

Я взглянул; и невидимая фигура, все еще сжимавшая меня за кисть руки, сделала так, что все человеческие могилы предстали разъятыми, и из каждой исходило слабое фосфорическое сияние разложения, так что я мог заглянуть в самые сокровенные уголки и видеть окутанные в саван тела в печальной и торжественной их дремоте с червем. Но увы! Действительно спящие на много миллионов были меньше числом, чем те, которые не спали вовсе, и было там слабое борение; и было там общее скорбное беспокойство; и из глубин бесчисленных ямин исходил мрачный шелест одеяний похороненных; и среди тех, что казались спокойно отдыхающими, я увидел, что обширное число их переменило, в большей или меньшей степени, окоченелую и принужденную позу, в каковой первоначально они были похоронены. И меж тем как я глядел, голос опять сказал мне:

– Неужели же это… о, неужели же это не скорбное зрелище?

Но прежде чем я мог найти слово для ответа, фигура перестала сжимать кисть моей руки, фосфорические светы погасли, и могилы внезапно и насильственно закрылись, меж тем как из них изошло смятение отчаивающихся воплей, снова говоря:

– Неужели же это – о Боже! – неужели же это не скорбное, не прискорбное зрелище?