Маска Лафатера

Прочтя это еще раз, я подумал: наверное, все эти книги я посылал Кранебиттеру, просто чтобы его позлить. А он писал мне, дабы спасти заблудшую душу.

Назавтра пришло по почте письмо из Цюриха. Из городского архива. Я звонил туда и наводил справки относительно доклада (Подпись «StAZ А 17, 5»), сделанного братом Энслина Карлом Фридрихом и направленного из Герцогской Вюртембергской судебной палаты городским властям Цюриха. Речь шла о похоронах Энслина.

Стараниями господина Лафатера, диакона храма Святого Петра, дошла до меня, увы, печальная весть о том, сколь ужасная кончина постигла служившего при нем же брата моего Готвальда Зигфрида, а также о том, что Вы, Высокочтимые, Высокородные, Благочестивые господа, изъявили особое великодушие, умилосердившись над бренными останками и дозволив предать их земле.

Другими словами, Энслина, несмотря ни на что, хоронят по церковному обряду! Это и мне было очень кстати — давало шанс организовать в конце фильма небольшую траурную процессию.

Похороны Энслина. Звон колоколов. С неба падают серые капли дождя. Хлещут, словно картечь… Нет! Все наоборот: светит солнце — это очень важно. В данном случае упора на погоду мы делать не станем.

Энслина опускают в могилу, а Лафатер произносит речь.

Пару вертевшихся на языке фраз я тут же перенес на бумагу. Несмотря ни на что, после всего, что ему пришлось пережить с Энслином, — Лафатеру приходится нелегко! Он словно идет по лезвию ножа.

Невольно я вспомнил одни похороны, на которых присутствовал пару лет назад в Берлине. Покойный — и все об этом прекрасно знали — долгие годы являлся осведомителем Госбезопасности и даже имел настоящую подпольную кличку «Иволга 2».

И вот скорбящее общество, во-первых, скорбело, а во-вторых, сгорало от любопытства, как выкрутится из этой ситуации с секретной службой оратор, произносивший надгробную речь, — ограничится ли он такими словами, как «В этой жизни был свет и была тень» или же, дабы упростить себе задачу, вообще об Иволге не заикнется, что же теперь Иволга? «Птички замолкли в саду…»

Оратор колебался очень долго. Окольными путями, незаметно и осторожно он подвел свою надгробную речь к столь трепетно ожидаемому всеми моменту — и чрезвычайно мягким, тихим голосом произнес:

— …наш Вильфрид всегда с особым вниманием прислушивался к мнению окружающих!

И все поняли, о чем речь. А в заднем ряду одна женщина даже расплакалась. Как раз в этом месте.

Глава восемнадцатая

Я опоздал на пару минут. Дверь уже была закрыта. Тихонько открыв ее, я проскользнул внутрь и стал торопливо искать себе место в одном из задних рядов, все еще пытаясь отдышаться.

Праздничная зала была переполнена. Чтобы пропустить меня к свободному месту, некоторым присутствующим пришлось встать. Тут уж ничего не попишешь.

Впереди, в первом ряду я узнал Кранебиттера. Сидел он очень прямо, держал осанку.

Он дружелюбно, но удивленно озирался, все поглядывал собравшуюся за его спиной аудиторию. Что-то тихо сказал своей жене, сидевшей с ним рядом.

Завидев меня, он радостно кивнул через плечо и хотел было подняться. Но в этот момент все разговоры в зале стихли. Заиграл студенческий квинтет. Современная камерная музыка. Фальшиво и потерянно звучали под сводами зала разрозненные ноты. Сплошные индивидуалисты. Довольно печальная мелодия.

Я откинулся на стуле и закрыл глаза.

Сначала поезд запоздал, отправился не по расписанию. Из-за этого я не успел на другой поезд. Вместо завтрака пришлось довольствоваться двумя банками пива, купленными в привокзальном киоске. Потом, в следующем поезде, я плодотворно поработал над финальной сценой (Кладбище, за оградой), она у меня пошла до странности легко, как по нотам, навевая неожиданные мысли о жизни и смерти.

И приехал бы я все-таки вовремя, не попадись мне по дороге от Центрального вокзала к высотному зданию университета плохо обозначенный участок дорожных работ. Мне пришлось развернуться, пробежать значительное расстояние пешком — на последних метрах я уже выбивался из сил, едва дышал и в ужасе поглядывал на часы.

Между тем музыка, увенчанная несколькими запоздалыми вздохами гобоя, смолкла.

Грундиг поприветствовал собравшихся от имени декана и произнес краткое вступительное слово. Потом заговорил профессор Менкеберг, новый обладатель преподавательского кресла. Родом он явно был из Северной Германии. Его тема: «Просвещение и отречение — вклад профессора Кранебиттера в исследование ордена Просветителей». Все это было весьма любопытно. У меня, однако, складывалось впечатление, что Кранебиттера он знал еще хуже, чем я.