Маска Локи

И тут Амнета почти реально ощутил, как нож начнет крутиться и дергаться в его руке, если придется вспарывать эту плоть. То был не простой смертный — Камень, покачивающийся в своем футляре под поясом Амнета, тоже знал это. Он говорил Амнету, что энергия, струящаяся под этой бронзовой кожей, отразит любое оружие. Шелковый шнурок доказывал, что перед Томасом похититель душ — хашишиин. Камень же утверждал, что это не рядовой приверженец культа.

Томас Амнет был готов сразиться с армией. Но видения Камня возложили на него иную миссию.

— Не здесь, ассасин, — тихо сказал он.

Улыбка бедуина, широкая и притворная, внезапно исчезла. Губы сжались в жесткую прямую линию. Глаза сузились и превратились в темные точки.

— Да, — согласился он наконец. — В лагере государя Саладина не должны слышать криков.

— Ты приготовил место?

— Я знаю одно подходящее.

— Так веди.

Быстрым и гибким движением человек поднялся и, не оборачиваясь, зашагал вниз по склону холма. Его спина была ничем не защищена от удара меча тамплиера. Но оба знали, что удар не будет нанесен, ибо окажется бесполезным.

Амнет оставил на холме мешки, флягу и меч. Он шел за ассасином на восток.

К полудню второго дня даже самые гордые из тамплиеров выстраивались в очередь, чтобы получить возможность встать на колени и опустить лицо в грязную лужу, образовавшуюся в той выемке, где еще недавно лежала овца. Вода, скапливавшаяся там, была слишком драгоценной, чтобы позволять ей растекаться по стенкам сосудов или пропитывать кожу фляг.

Лошадей не поили вовсе. Жерар де Ридерфорд знал, что это ошибка: лошади были их спасением. Для французского рыцаря сражаться означало сражаться в седле, орудовать пикой, превзойти противника умением держаться верхом, Кроме того, в этой пустыне пешему человеку далеко не уйти. Бросить лошадей умирать от жары и жажды означало признать собственное поражение.

Но большая часть королевского войска уже готова была признать что угодно.

В первую же ночь их сон у разрушенного Гаттинского колодца был прерван доносившимся снизу молитвенным бормотанием мусульманской армии. В сумерках высокие чистые выкрики муэдзина придавали ритм неясному ропоту лагеря, готовящегося ко сну. Затем раздались мертвяще монотонные песнопения. На слух христианина это были не молитвы, а скрежет неумолимой машины, предназначенной для перемалывания доблестных рыцарей острыми саблями.

Некоторые воины, завороженные этими звуками и обезумевшие от жажды, оседлали лошадей и направились прямо к невысоким овражистым холмам, окружавшим пересохшее плато. Они ехали достаточно тихо, обмотав поводья тряпками, чтобы не звенели. По лагерю пронеслась молва, что они собираются спуститься в овраг, привязать лошадей на виду у сарацинов, подползти на животах к ближайшей воде, напиться и вернуться тем же путем.

Больше этих людей никто не видел.

Жерар мог только предположить, что они были схвачены и обезглавлены на месте. Таков был приказ Саладина — во всяком случае относительно тамплиеров.

Через некоторое время после исчезновения этой группы мусульмане подожгли сухую траву, покрывавшую склоны холмов, и колючие кустарники, росшие в оврагах. Серый дым поплыл как удушливый туман над христианским лагерем, заползая в пересохшие глотки и разъедая глаза. И нечем было смочить тряпки, чтобы обвязать ими лицо.

Когда занялся первый рассвет, Саладин предпринял первую атаку. Зловещее пение воинов не прекращалось ни на минуту, но к этим звукам прибавились еще резкие клики рожков и звон гонгов. Им незачем было пробираться украдкой, когда они превосходили христиан по численности десять к одному. Подобно шнурку, затягивающему горловину мешка, человеческое море смыкалось вокруг лагеря короля Гая.

У французов не было места, чтобы взобраться на лошадей и развернуться. Не было пространства, чтобы начать сокрушительную атаку. Не было слабого места в рядах противника, на которое направить основной удар. Вместо этого они встали плечом к плечу и выставили наружу пики. Их легкие каплеобразные щиты, столь удобные у лошадиного плеча для отражения копья или меча в конном поединке, защищали слишком узкое пространство в таком позиционном бою. Древнеримские легионы смыкали края своих тяжелых квадратных щитов и выдерживали бешеный натиск варваров, вдвое превосходящих по численности. Элегантное нормандское вооружение оказалось здесь бесполезным.

К тому же сарацинская пехота сильно отличалась от хвастливых племенных дружин, которые сокрушал Цезарь. Они не выскакивали вперед, напрашиваясь на поединок. Они шли в гробовом молчании, если не считать их молитвенного мычания. Подойдя к ощетинившемуся кавалерийскими пиками строю христиан, они обходили колющие концы пик и рубили древки своими кривыми саблями. По двое, по трое они схватывались с человеком, держащим пику, не давая ему перехватить свое оружие для удара, и иногда им удавалось вырвать древко из его рук.