Маска Локи

Большую часть декабря мы тащились на перекладных, меняя на почтовых станциях лошадей, пересаживаясь из одной наемной кареты в другую. Перевалы Пиренейских гор были ужасны, в Наварре стояли жуткие холода. Не успел я усвоить начатки французской речи, как мне пришлось изучать испанский язык. У Петерса опять было преимущество передо мной, но он счел нужным пояснить:

— Эдди, я говорю на том грубом испанском, на каком говорят простолюдины. Ни один уважающий себя кабальеро не желает слышать такую речь в обществе — а надо сказать, что все кабальеро уважают себя... когда они в обществе, — добавил Дирк и подмигнул.

Теперь я все чаще видел выжженные поля, спаленные дома, деревянные кресты над свежими могилами. Все это безошибочно подсказывало, что тут свирепствует война. С некоторых пор нам стало труднее находить свежих лошадей, участились задержки в пути — тяготы военного времени касались и путешественников. Однако своевременные подсказки месье Вальдемара и щедрая раздача золотых монет позволяли нам двигаться более или менее быстро.

Будучи военным, я то восхищался, то приходил в ужас. Испанцы применяли новую форму войны — партизанскую — и благодаря Новой тактике продолжали сопротивляться французским оккупантам. Эта тактика войны включала в себя быстрые внезапные набеги, засады, нападения на армейские тылы противника. Испанцы не желали вести «нормальные» военные действия, когда две армии выстраиваются друг перед другом. Партизанские действия, которые помогали испанцам в борьбе с французами и раньше, были теперь особенно эффективны. Французы несли большие потери. Армия была измотана.

И сейчас за окном кареты царил унылый пейзаж — очередная сожженная деревня. Через некоторое время после того, как я перестал смотреть из окна, карета вдруг дернулась и поехала скорее. Я услышал возмущенное «Бац!» — и с горы нашего имущества слетел Грип, усевшийся прямо на парик Петерса. Очевидно, птице надоело разучивать стихи с Дюпеном. После нашего прощального визита к ее хозяину, по возвращении на «Ейдолон» и после беседы с месье Вальдемаром, я поднялся на палубу и обнаружил на корабельных снастях Грипа, который приветствовал меня веселым криком: «Vingt francs pour la nuit, monsieur» — «Двадцать франков за ночь, месье».

Сейчас Грип явно добивался нашего внимания, чтобы выразить свое негодование слишком большой скоростью кареты. Он всегда устраивал возмущенные концерты, когда Эмерсон завладевал поводьями и гнал лошадей как сумасшедший. Возницы не любили вступать в споры с сиамским близнецом Петерса — и обычно все кончалось тем, что звали Лигейю, чтобы она месмерическими пассами успокоила понесших лошадей. После чего Петерс отнимал поводья у Эмерсона и журил его.

— Эй-эй! Грип, ну-ка верни! — услышал я неожиданный вскрик, и напротив завязалась небольшая схватка за парик между вороном и Петерсом. Шум и возня побеспокоили Лигейю, которая сидя дремала рядом со мной.

Она зевнула, деликатно прикрывая рот рукой, и спросила:

— Он что — опять за свое?

Я кивнул.

Пока Лигейя тихонько потягивалась, карета неслась вперед со-всей возможной скоростью — нас качало и подбрасывало. Нечеловечески толстыми пальцами Петерс схватил птицу сразу за клювом и строил ей страшные рожи, пытаясь добиться своего.

— Ну же, славненький Грип, — приговаривал он, — отдай эту штуку доброму дядечке Петерсу.

Но, когда он отнял парик у ворона, птица разразилась неостановимым потоком ругательств. Петерс предпочел не водружать свой парик на место, а сунуть его обратно в птичьи лапы. Грип на время умолк. Лигейя привстала, раздвинула тяжелые занавески на своей стороне, спустила оконную раму, выглянула наружу и стала делать привычные пассы. Почти в тот же момент карета замедлила ход.

— Надо хорошенько надавать по загривку этому Эмерсону! — проворчал я.

Лигейя подмигнула мне и высунулась из окна еще больше, Я придержал ее за талию. Через полминуты она жестом попросила помочь ей вернуться на сиденье.

— Теперь моя очередь, — сказал Петерс, поднимаясь.

— Нет необходимости, — сказала Лигейя. — Он вернул вожжи вознице.

— Это на него не похоже, — сказал Петерс.

Она пожала плечами.

— Должно быть, наскучило.

— Должно быть, — кивнул Петерс, садясь на место.

Вскоре он уже снова дурачился с Грипом.

— Скажи «Больше никогда!», — дразнил он птицу. — Этому учил тебя джентльмен в Париже. Ну-ка, давай!.. Больше никогда! Больше никогда!

— Амонтильядо! — вдруг заорала неугомонная птица, одетая в траурно-черные перья. — Амонтильядо!

Вслед за этим ворон разразился безумным, почти человеческим хохотом, после чего несколько раз подряд сымитировал звук пробки, вылетающей из бутылки шампанского.

— Если я не ошибаюсь, амонтильядо — крепкий напиток? — спросил Петерс, глядя в мою сторону. — Ведь так?

— Так, так, — рассеянно ответил я, думая о своем.

А думал я о том, что предпринять в Толедо. Месье Вальде-мар не дает никаких гарантий, что фон Кемпелен именно там, — лишь утверждает, что поездка в Толедо — правильный шаг на пути к освобождению Анни.

— Больше никогда! — вкрадчиво настаивал Петерс.

— Амонтильядо! — упрямо отвечал Трип.