– Я специально писала по-английски, чтобы в один прекрасный момент ты все смог понять сам. Но сейчас мне не хотелось бы, чтобы ты это читал. Дневник еще не окончен.
Дэвид ударил кулаком по тетради в кожаном переплете:
– Что ты хотела сказать, когда писала, что я уничтожил чьи-то жизни?
– Тебе лучше знать. Ведь ты убийца. Это ты убил мою мать.
Дэвид уставился на Кейт. Девушка даже заметила, как появились красные прожилки вокруг голубых зрачков отца. Затем он бросил дневник в лицо Кейт.
Все произошло так быстро, что девушка даже не успела поднять руки, чтобы загородить лицо, – из глаз словно посыпались искры.
Дэвид посмотрел на дочь сверху вниз.
– Ты и больше никто. Только ты убила свою мать. Такого Кейт никак не ожидала.
– Нет! Нет!
– Ты убила ее! Ты! Не я. Она истекла кровью во время родов.
Кейт зарыдала:
– Это была только твоя ошибка и больше ничья.
– Ложь. Все это не имеет ко мне никакого отношения. Я был в Германии, в лагере для военнопленных. И только ты убила свою мать, находясь еще в утробе. Ты разорвала ее тело на части.
Кейт в ужасе зажала уши:
– Нет. Это ты бросил мою мать. Ты оставил ее умирать.
– Как ты смеешь бросать мне в лицо подобные обвинения? Что ты знаешь обо всем этом?
– Знаю. Ты оставил мать, а потом и меня.
Кейт показалось, что отец вновь собирается ударить ее.
– Я заботился о тебе, маленькая неблагодарная замарашка, совесть моя чиста.
– Слишком дешево ты ценишь свою совесть, если ее можно успокоить, выплачивая десять фунтов в месяц.
Дэвид тяжело дышал, его безупречно красивое лицо исказил гнев:
– Вполне достаточно для той, которая решила даже имя у меня украсть.
– Я
Дэвид расхохотался, грубо, цинично:
– Еще неизвестно, мой ли ты ребенок.
– Твой. Мать не была шлюхой.
Дети хозяйки собрались у открытой двери и внимательно следили за происходящим. Джун Коттерелл протиснулась сквозь них, пылая от гнева и смущения:
– Ради Бога, что происходит?
– Кто была твоя мать, мне лучше известно, – выпалил Дэвид. – И если она и была шлюхой, то все равно она была такой женщиной, какой тебе никогда не стать.
Джун не выдержала и закричала:
– Дэвид, Бога ради, прекрати!
– Я ненавижу тебя, – выпалила Кейт, словно бросая каждое слово в отца. – Все равно ты виноват, виноват.
Кейт обессилела и не могла даже идти. Она плакала навзрыд, и слезы текли по щекам. Дети смотрели на плачущую девушку, раскрыв от удивления и страха рты.
Дэвид продолжал тяжело дышать:
– Ну, ты добилась того, чего хотела, Эвелин.
– Дэвид, пожалуйста.
– Посмотри на нее, Эвелин. Почитай ее дневник. А потом скажи еще раз, что это чудовище – действительно моя дочь.
– Дэвид!
Он развернулся и вышел из комнаты. Джун, взглянув с испугом на Эвелин, увела прочь своих детей и закрыла за собой дверь, оставив двух женщин наедине.
Кейт продолжала рыдать, и неожиданно всякая боль и ненависть исчезли куда-то.
– Я больше не могу выносить это, – произнесла Эвелин обманчиво спокойным тоном.
– Отправьте меня домой, – взмолилась, рыдая, девушка.
– Родственники уже давно отказались от тебя. И если ты вела себя с ними так же, как сейчас, то я нисколько не удивляюсь их жестокосердию.
Кейт почувствовала дрожь в коленях и решила сесть на постель. Блестящими от слез глазами она внимательно посмотрела на склонившуюся над ней женщину:
– Он убил мою мать.
– Если уж говорить об этом, – бесстрастно заметила Эвелин, – то здесь Дэвид абсолютно прав. Вы вдвоем загнали эту женщину в могилу.
– Я ни в чем не виновата! Ведь я
– Что ж. Первый серьезный аргумент. Но заметь, что и Дэвиду не очень-то нужно было твое рождение. Однако ты родилась. А твоя мать умерла при этом. Вот и все. И уже ничего нельзя изменить. Поэтому перестань плакать.
Кейт с трудом справилась со слезами, ненавидя сейчас эту женщину за ее невозмутимое спокойствие и в то же время признавая чужую силу. Она подобрала свой дневник с пола и увидела, что некоторые страницы замялись, когда Дэвид бросил тетрадь ей в лицо. Кейт начала разглаживать изломы трясущейся ладонью, а затем закрыла дневник и прижала его к груди, ощущая прикосновение мягкой кожи обложки:
– Это мой дневник. И он не имел права заглядывать сюда.
– Я бы никогда не купила тебе тетрадь, если бы знала, что ты туда собираешься записывать.
– Значит, и вы читали мои записи?
– Да. Твои познания в английском просто великолепны. Жаль, что ты использовала свои знания на подобную чушь. Без сомнения, все это давно угнетало тебя, и ты позволила своим чувствам выплеснуться на бумагу. Не могу передать, какое ужасное впечатление произвела на меня эта сцена. И я больше не хочу быть свидетелем чего-то подобного.
– Но написанное мной – абсолютная правда!