Маскарад

– От всех. Начиная с той ночи, когда вы пришли ко мне в «казино». Я поступил так, чтобы доказать вам – и себе, что я действительно способен уважать свою жену. Это было нелегко. Сегодня я ощущаю себя старым, несостоявшимся и нетерпеливым. И я решил попробовать блеск славы.

– Но я разубедила вас! – воскликнула она счастливо.

– Нет. Я сказал вам, Фоска, что я все-таки должен совершить то, что задумал. И сделать это ради себя самого, ради Венеции, а также ради вас.

– Нет, только не ради меня!

– Да, – твердо сказал он. – Клянусь, что я буду осторожен. Давайте больше не спорить. Прошу вас. – Он прижался к ней. – Я так люблю вас.

– А я… Пока не могу сказать этого.

– Все в порядке. И не говорите пока. Вы показали мне свои чувства, и это именно то, что мне нужно сейчас.

Он ушел от нее на рассвете, и когда выскальзывал из ее постели, то расслышал шепот:

– Возвращайтесь ко мне, Алессандро.

– Вернусь. Клянусь вам в этом.

Алессандро собрался с силами. Корсиканец гневался, и гнев его переходил в ярость. Лоредан не знал, было ли это демонстрацией искреннего возмущения Бонапарта или разыгрываемой им сценой, которая позволила бы ему, возвратившись в Венецию, сделать в сенате впечатляющий доклад.

– Я больше не потерплю дожа! – кричал Наполеон, с грохотом ударяя кулаком по стоявшему перед ним столу. – Никакого сената! Никакого Совета десяти! Никакого Моста вздохов! Как вы осмелились доставить мне подобное послание?! Я оскорблен! Оскорблена Франция! Я обещаю вам, вы заплатите за это оскорбление! Возвращайтесь и скажите вашему страдающему старческим слабоумием дожу, что я отвергаю его просьбу о… компенсации! – брезгливо произнес он последнее слово. – Вы осмелились просить о компенсации? Это я требую компенсацию за оскорбление. А теперь, пока я не застрелил вас, венецианец, убирайтесь долой с моих глаз!

Алессандро и до этого подозревал, что Наполеон истолкует послание сената как провокацию войны. Он предупреждал сенаторов, но они были исполнены решимости в последний раз прибегнуть к демонстрации дипломатической силы, напоминая потерявшего зубы пса, который ночью рычит на грабителя, надеясь отпугнуть его и не гнаться за ним на своих искалеченных старостью ногах.

Несколькими днями позже, 28 марта, эмиссар Наполеона явился в главный зал Большого совета. Это был Рафаэлло Леопарди. Его шпоры позвякивали, а шпага мерно раскачивалась у бедра. Он прошел через молчаливую толпу сенаторов и членов Совета, направляясь к подиуму, на котором его ждали с приветствием дож и члены Совета десяти. Когда Раф приблизился, они поднялись со своих мест – за исключением одного комиссара, который упрямо продолжал сидеть и наблюдал за церемонией холодными черными глазами.

Раф на мгновение замер. Он и Алессандро Лоредан глядели друг на друга, а потом Раф нагло уселся на свободный стул, обычно занимаемый папским послом – нунцием. Он не снял шляпу и решительно положил ладонь на рукоятку шпаги.

– Генерал Бонапарт поручил сообщить вам о его глубоком сожалении по поводу вашего намерения вступить в войну с Францией, – обратился Раф к молчаливой толпе. – Он просит меня напомнить, что война – дорогостоящее дело. Вы потеряете людей, безусловно, потеряете деньги и в конечном счете будете вынуждены покориться посланцу свободы – французской армии. Вы можете уберечь себя от агонии столкновения на поле боя, распустив ваше правительство и передав власть представителям народа. У вас есть одна неделя для удовлетворения наших требований. После этого город подвергнется бомбардировке с моря.

Он подождал несколько мгновений, дабы до собравшихся дошел смысл сказанного, затем поднялся и направился к выходу из зала.

Алессандро вскочил с места и закричал вслед ему:

– Предатель! Мы не склонимся перед просьбами, доставленными в Венецию предателем. Так и скажите вашему генералу!

Раф круто повернулся.

– Вы уже мертвец, Лоредан! – прорычал он. – Вы все мертвецы! – Он вышел из зала, и палата взорвалась.

Многие сенаторы узнали в посланце еврея-радикала, оскорбившего несколько лет назад это суровое собрание. Некоторые громко требовали его ареста, другие призывали начать войну. Несколько сенаторов умоляли рассмотреть вопрос о капитуляции. Барнаботти стали выкрикивать французский девиз «Свобода, равенство, братство!». Злые обвинения обрушились на Алессандро Лоредана за то, что он оскорбил личного посланца Бонапарта. Алессандро вышел, чтобы защитить себя.

– Согласитесь ли вы с тем, – спросил он, – чтобы самая гордая Республика в мире пала ниц перед корсиканским выскочкой? Согласитесь ли вы отречься от своего прошлого, своего правительства, своих идеалов? У нас есть неделя, чтобы ответить на этот тошнотворный ультиматум. Я говорю, мы ответим на него пушками!

Его горячо приветствовали, и собрание закрылось. Старому дожу, который чуть не плакал от страха и усталости, пришлось помочь добраться до его комнаты и уложить в постель. Сенат согласился провести чрезвычайное заседание, на котором и решить судьбу города. Симпатизирующие якобинцам горожане рекомендовали сдать Венецию французским освободителям.