Маскарад для эмигранта

– Это уже хуже. Сейчас сложно предугадать, как пойдет лечение, но в любом случае после того, как девочка выздоровеет, ей нужно поберечься. Впереди зима, любой рецидив в это время года опасен. Ей месяца два-три следует избегать сквозняков, переохлаждения, а еще лучше до самого лета. А что вас ожидает? вы ведь морем будете уходить? А это для малышки недопустимо, такой переход ее убьет. И что ждет там, куда вас занесет судьба? Надеяться, что теплая и комфортная квартира, думаю, будет наивно, но вот палатка на мерзлой земле или землянка с лужей вместо пола, более вероятны. Подумайте, Володя, во имя чего вы их туда потащите? Вас будет кормить военный интендант, а их кто? А ей сейчас молоко, творог да мед крайне необходимы, слабенькая она у вас.

Макаров три дня провел дома; за это время он сделал запас угля и дров, протопил печку и обклеил окна. В кладовке валялось старое одеяло, он утеплил изнутри входную дверь; теперь, пожалуй, следует съездить в Севастополь. Елене он пообещал вернуться через пару дней, а себе дал слово, что это его последняя поездка.

В Симферополе, пока он искал попутный транспорт на Севастополь, какой-то офицер дал ему листовку – это был текст обращения командарма красных Фрунзе к генералу Врангелю и белым офицерам. Так, почитаем, что он нам написал: « сопротивление бессмысленно… вина за пролитую русскую кровь падет на вас, … просит прекратить и сложить оружие…» Ага, вот: «кто даст слово, что не станет вредить Советской власти волен сам распорядиться своей судьбой – либо уехать, либо честным трудом замолить свои грехи перед народом…» Ну вот, это именно то, что нам и требовалось. Слава Богу! Огромный-преогромный камень свалился с его души, он готов был от радости расцеловать первого встречного.

Таким человеком по приезду в Севастополь оказался Бибиков; он прогуливался по набережной и предложил присоединиться. Владимир согласился: чем больше он узнавал майора, тем больше тот ему нравился.

– Смотрите, поручик, – он кивнул на стоящие в бухте корабли, – пока их несколько, но скоро будет очень много, и одна из этих посудин увезет нас с вами в какую-нибудь неведомую страну, скорее всего, это будет Франция. Именно она, в противном случае ваши с Полковником упражнения на языке этой страны пропадут даром.

– Василий Иванович, вы ведь прекрасно знаете, что французский – это конспирация от клиентов харчевни, и что я хотел бы остаться в родном городе, где можно обойтись и без него. Скажите лучше, что эти корабли нам нужны будут нескоро, а еще лучше – не понадобятся совсем; ведь всем известно: наши главные перекопские укрепления неприступны. Я слышал, что старый Турецкий вал и глубокий ров перед ним дополнительно перекрыли проволочными заграждениями, так что до весны мы, наверняка, продержимся.

– Мой юный друг, ваши слова, да к Всевышнему! В нашем глубоком рву нет и ведра воды, ведь все лето и второй месяц осени ни капли дождя. Плюс к этой засухе уже больше недели дует западный ветер, который обязательно сделает подарок красным: сгонит воду из Сиваша к Арбатской стрелке. Но, если даже этого и не произойдет, они все равно не полезут в лоб; я слишком хорошо знаю эту публику. Большевики форсируют Сиваш, даже если в нем будет воды на два метра, попомните мои слова. Перебравшись, они выйдут нам во фланг, а перекопскому валу в тыл. И все, наша песенка будет тут же спета. Чувствую, что держаться мы будем там ровно столько, сколько нужно для погрузки армии и всех этих несчастных, – и он кивнул на беженцев, расположившихся прямо на набережной.

– А что вы скажете об обращении по радио Фрунзе, насчет его предложения сложить оружие?

– Когда прозвучало это обращение, барон Врангель приказал вместо ответа выключить все станции, кроме своей. Но думаю, что было уже поздно, многие уже его услышали, к тому же вслед появились листовки, так что желающих остаться, я думаю, будет предостаточно. Я вижу, Владимир, вы ждете от меня совета, так знайте, я вам его не дам; я не политик, и совершенно не представляю себе, чем это все кончится.

– А вы лично остаетесь?