Маскарад лжецов

Мы с Хью, Родриго и Осмондом отправились в лес, оставив Жофре присматривать за Аделой и Наригорм. Примерно через четверть часа, когда у меня уже закрадывалась мысль, что мальчик заплутал или ему и вовсе все примерещилось, он вдруг остановился и указал вперед. Плезанс висела на ветке старого дуба, спиной к нам, однако не узнать ее было нельзя. Мокрая юбка облепила ноги, руки болтались по сторонам, кисти налились кровью и побагровели. Плотное покрывало, без которого она никогда не показывалась, куда-то исчезло, темные волосы мокрыми прядями рассыпались по плечам. Голова была свернута под странным углом.

Она висела в петле из кожаного ремешка, привязанного к длинной веревке. Тело раскачивалось на ветру, и веревка терлась о ветку со звуком, похожим на плач новорожденного. Покуда мы стояли в оцепенении, налетел сильный порыв, и Плезанс развернулась к нам, как живая. Широко открытые глаза, казалось, смотрели прямо на нас. Ученик пронзительно вскрикнул и пустился наутек.

Осмонд первым взял себя в руки. Он залез на дерево и, усевшись верхом на ветку, подполз к веревке, чтобы перепилить ее ножом. Торопиться было некуда: по наклону головы мы видели, что шея сломана. Когда веревка лопнула, Родриго с Хью подхватили тело и уложили на опавшие листья. Незрячие глаза смотрели прямо на нас. Моим первым движением было закрыть их, но веки уже застыли — сказывалось трупное окоченение. Со смерти Плезанс прошло несколько часов.

Шнурок глубоко врезался в шею. Когда Родриго разрезал его и потянул, чтобы снять, мы увидели янтарь, дотоле скрытый под волосами, и лишь тут поняли, что удавка была сделана из подвески, которую носила Плезанс.

— Ей повезло, — сказал Родриго. — Волчий камень переломил хребет. Она умерла мгновенно. Это счастье. Обычно повешенные умирают долго и мучительно.

— Но коли так, значит, ее не втащили на веревке, а столкнули с чего-то высокого.

Осмонд, склонившийся над телом, услышал мои слова и поднял голову.

— Например, с лошади? Может, ее закинули на седло, а потом лошадь отвели в сторону?

Родриго мотнул головой.

— Тогда бы шея не сломалась. Это был резкий рывок. — Он поглядел вверх. — Скажем, если она спрыгнула с ветки.

— Ты думаешь, она повесилась?

Хью, стоящий рядом со мной, шумно выдохнул и перекрестился.

— Бога ради, не говори так, камлот. Уж лучше смерть от чужой руки, чем от своей собственной!

— Может, шею ей сломали сначала, а тело вздернули уже потом, — предположил Осмонд.

— Вряд ли.

Мы чуть не подпрыгнули, услышав сзади голос Зофиила.

— Зачем вешать мертвую? Ясное дело, сама она и повесилась. Такого рода истеричные женщины как раз подвержены приступам черной меланхолии.

Родриго выпрямился и посмотрел на фокусника.

— А где ты прятался всю ночь? Ты что-нибудь знаешь про то, как это случилось?

— С какой стати я должен отчитываться тебе, где был? Я не твой ученик. Но коли уж ты спросил, то я не прятался. Я был в фургоне, оберегал нашу провизию, чтобы ее не разграбили.

— Жаль, что ты не остался и не свел знакомство с продавцом индульгенций, — сказал Родриго. — Вы бы отлично поладили.

Хью переводил взгляд с одного на другого, дивясь их враждебности.

— Может, убийца повесил ее, чтобы подумали, будто она сама себя убила.

— Подмастерье говорит дело. — Зофиил чуть повысил голос. — Кто-нибудь озаботился узнать, где провел сегодняшнюю ночь Сигнус?

Мы переглянулись.

Осмонд проговорил неуверенно:

— Зофиил прав. Сигнус мог...

— Не спорю, человеку, который все делает одной рукой, достанет силы сломать женщине шею. Но чтобы вздернуть на дерево мертвое тело, нужны обе руки. Веревка привязана к суку, а не перекинута через него — значит, туда надо было залезть, как залезал сейчас Осмонд. И у нее нет длинного конца, чтобы тянуть с земли.

— Если тело лежало на лошади под дубом... — начал Осмонд. — Ксанф бы для Сигнуса стояла смирно, как ягненок.

Хью покачал головой.

— Я его видел — безобидный малый. Думаю, он и курице бы шею свернуть не мог. Если ее убили, то, думаю, кто-нибудь чужой. Может, кто из углежогов. Они чудные, живут в лесах месяцами, обычно без женщин. Говорят, от них даже свиньи бегают, и не потому, что боятся пойти на ветчину.

— Или, — тихо добавил Родриго, — она покончила с собой.

Хью взглянул на жалкое тело у своих ног.

— Тоже верно. По закону мы должны поднять тревогу и послать за судьей. Тот определит, какой смертью она умерла и как ее хоронить... да только у нас и так все плохо. Если в свидетели призовут продавца индульгенций, он во всем обвинит нас. А мне надо об учениках думать. Хозяина забрали, близкие их наверняка померли, кроме меня, о мальчишках и позаботиться некому, пропадут ведь с голоду. Тут эту женщину никто не знал, родственники, как я понимаю, ее искать не будут, так что... — Он не договорил, только поглядел на нас умоляюще.

Мне осталось лишь закончить за него:

— Ты хочешь сказать: «Давайте тихо закопаем ее здесь»?