Маскавская Мекка

— Вот, Василь Васильич, — отрывисто и напряженно говорил Фитиль, одновременно корча Бабцу рожи и подгоняя его отмашками ладони. — Владимир Бабенко. Достойный сын, так сказать. Благодаря вашему… э-э-э… успешному руководству. Проник в подземный гараж, вывел грузовик и таранил ворота. Благодаря чему, так сказать… самоотверженность и геройство.

— Так шо ж, — отвечал басовитый голос с заднего сиденья. — Разве таких остановить? Нет, не остановить. Как остановить, когда они прут прямо из народной гущи. В годину испытаний. Почему? Потомушо народная гуща есть неисчерпаемый кладезь народных самородков. Почему? Потомушо сколько ни черпай из народной гущи, а она… так где же?

— Вот, вот! — Фитиль потянул Бабца за рукав.

— Ну-ка, ну-ка, дай глянуть, герой!

Бабец послушно наклонился, встретившись глазами с глазами вольготно сидевшего на заднем сидении.

— А шо не весел? — пробасил тот насмешливо. — Ну-ка! Взвейтесь соколы орлами! Почему? Потомушо сейчас, как никогда, нужна нам боевая бодрость! Свежий дух. Верно?

— Да его маленько шибануло, — извиняющимся тоном сказал Фитиль. Так-то он боевой парень… лучше и не подходи.

— Боевой, стало быть, самородок? Вот так, Сидорук! В годину суровых испытаний народ способен на все! Его этому не учили. Сам до всего дошел! Почему? Потомушо в годину суровых испытаний…

— Что это не учили, — буркнул Бабец. — Еще как, мля, учили…

Фитиль незаметно сунул ему в бок локтем.

— Вот я щас руками-то кому-то помашу, — недобро пробормотал Володька.

Голова, слава богу, с каждой секундой яснела.

— Так, так, — заинтересовался Василий Васильевич. — Где учили?

— Ну где, мля… Где служил. Дважды Ордена Красного знамени и ордена Хызра двести вторая воздушно-десантная Исламабадская.

Повисла пауза.

— Сидору-у-у-ук! — напевно протянул вдруг человек на заднем сидении. А шо ж ты мне лепишь? Нету, нету! Как же нету! Вот же тебе же живой же командир третьего батальона! Вот же он! Герой! Профессионал! А ну, товарищ Бабенко, полезайте сюда! Потомушо шо ж мы как чужие! Дел-то у нас невпроворот, товарищ Бабенко! У-у-у-у, товарищ Бабенко. Мы с вами такие дела завернем!.. Полезайте, полезайте!

— Есть, — хмуро сказал Бабец. — Слушаюсь.

И зачем-то оглянулся напоследок.

Голопольск, пятница. Ударники

Окна строительного управления вспыхнули примерно в половине третьего.

Олег Митрофанович сидел в кресле и беспрестанно курил, осыпая стол пеплом. Глаза слезились, и он то и дело сморщивался, как если бы у него болели зубы.

В результате недолгих словопрений между ним и главным инженером Дмитрием Павловичем концепция проекта была сформирована, и теперь Дмитрий Павлович набрасывал черновичок.

— Это у нас четверочка, — бормотал он, двигая по листу линейку. Ляжет, никуда не денется…

Олег Митрофанович с отвращением следил за тем, как Дмитрий Павлович проводит нетвердые линии, ни одна пара которых даже на беглый взгляд не являлась строго параллельной, морщился, пускал дым и думал.

То, что его волновало, за вечер и ночь успело потерять остроту и превратилось в ноющую боль вроде зубной. Правда, зубная боль может быть устранена вмешательством врача, который, в крайнем случае, выдернет зуб. То же, о чем шла речь на вчерашнем заседании бюро, не могло быть устраненено никакими усилиями, и своей непреложностью напоминало смерть.

Морщась, Олег Митрофанович поднес ладонь ко лбу и потер висок. Ему никак не удавалось вспомнить сон, увиденный прошедшей ночью, и это тоже мучило и лишало покоя. Спать пришлось совсем недолго. Но все-таки был, был какой-то яркий и страшный сон — а теперь маячил перед глазами, ускользал, дразнил и, кажется, имел прямое отношение к тому, что болит и ноет…

Он закрыл глаза и подумал: нет, правда, а почему нельзя? Почему? Это же глупо. Это несправедливо, в конце концов. Он пойдет и скажет: вот я, Олег Митрофанович Бондарь. Возьмите меня, я готов надеть шинель, взять винтовку… готов сидеть, закутавшись в мокрую плащ-палатку, на шестиосной платформе. Пусть она гремит на стыках, пробиваясь сквозь черные ливни к заревам Маскава! В конце пути я пойду в бой… пусть железо и огонь… и боль, и смерть. Ничего страшного, я согласен. Возьмите меня, ведь я готов, но не трогайте сына!

Стоило произнести про себя это слово — сын, — как ноющая боль снова превращалась в острую и достигала самого сердца.

Ах, он знал, что ему ответят! Они найдут… они за словом в карман не полезут… Скажут, что по возрасту не подходит… или его очередь не подошла… а ведь должен быть порядок, правда, Олег Митрофанович?.. Сначала всегда берут молодых, а уж потом доходят руки до отцов… а напоследок и до дедов. Так устроена жизнь. Все молодое ценнее старого. Да вон хотя бы взять… курица или овца… Сначала сожрут барашка, а старого жилистого барана пустят в дело потом… Сначала цыпленка на стол, а напоследок петуха… уж когда совсем по сусекам…