Маскавская Мекка

— Александра Васильевна, голубушка! Не велите казнить, велите миловать. Кабы не крайняя нужда — крайняя! — он отчаянно попилил горло ребром ладони, — никогда бы я к вам с этими пустяками… разве стал бы я отрывать от дел? Да боже сохрани!.. Только дело-то в том, что перегородку ставить никак нельзя. Уж я и в ЖАКТе, и в исполкоме — нельзя, говорят! Хоть что делай, а перегородку не ставь. Потому — окно-то одно в комнате, и створками вовнутрь, и ежели его разгородить, так оно и вовсе не открывается. А не разгораживать — так вторая половина темная, и дитю в ней заниматься нет никакой возможности. А меня в нее тоже никак, потому что она по метрам почитай что в полтора раза больше… кто ж допустит, чтоб дите с арифметикой в таком куцем углу, а старичье — на приволье? Да мне и вообще-то уж на бугор давно пора… ведь кряхчу из последних сил. Я им говорю — давайте ее, перегородку то есть, таким вот манером-то, наискось и воткнем… Но в ЖАКТе разве кому-нибудь что-нибудь докажешь?..

По-видимому, сегодняшнее дело волновало Горюнова несравненно больше, чем вчерашнее, касающееся Селены; во всяком случае, он путался, толковал с пятого на десятое, и в смысл его речей Александра Васильевна никак не могла вникнуть: сбивался на козни жилищного отдела, описывал трудовую жизнь своего сына, капитана правоохранительного ведомства Горюнова, обличал происки бывшего мужа его новой жены, Ирины, снова поминал жилищный отдел… Уловив, наконец, кое-как из сумбурного повествования, что речь идет вовсе не о мавзолее, а о жилищном вопросе (дура Зоя что-то, как всегда, напутала), Твердунина поняла, что слушать престарелого учителя вообще не имеет никакого смысла: жилищный вопрос — дело тупиковое.

Благожелательно кивая примерно на каждом седьмом слове, Александра Васильевна размышляла о том, что работа по переделке человека еще далеко не завершена; ей было обидно, что люди гумунистического края не способны, как правило, к мало-мальски логическому и последовательному изложению событий; вот послушать хотя бы этого Савелия Три… как его, черта?.. ну да, Трофимовича… А еще учитель. А еще про Селену. И вот таким приходится поручать самое ценное, что есть, — детей. Ни логики, ни последовательности спешка, торопливость, через пень-колоду, с грехом пополам, нога за ногу… что за речь? — ни два, ни полтора… ни рыба, ни мясо… ни черту свечка, ни… без плана, без цели… запас слов ничтожен, множество ошибок в употреблении, в ударениях… И это — учитель. Что же говорить о трактористах, об экскаваторщиках, об изолировщиках, в конце концов… о мотальщиках и прядильщиках… словом, о людях простого труда? Невеселое зрелище. А как хотелось бы видеть их совсем другими! Ведь можно вообразить: открывается дверь, входит высокий стройный человек в хорошем костюме, молодой (а то что это за селенит, честное слово, — сто лет в обед!), с достоинством здоровается, подходит к столу, отнюдь не кривляясь и не шаркая ногами, не с клюкой, а с хорошим кожаным портфелем… и — не смущаясь, не лотоша… Лицо Николая Арнольдовича снова наплыло, заставив сердце сбиться с нормального ритма. Да, да, как все-таки мало таких — высоких, сильных, стройных… Сердце не хотело биться ровно. Она вздохнула. Очень мало… Все больше мелкие какие-то людишки… с запинками. Вздохнула. Что ж, это дело не одного поколения, не двух, не трех… Надо работать над этим, работать… Вот именно: дел — непочатый край, а тут этот Савелий… как там его?..

Вдруг подумалось, что Игнатий может препятствовать разводу… или Колина жена… ведь наверняка упрется, мерзавка! Александра Васильевна встревоженно смотрела на старого учителя, кивая в такт его словам, и под ее взглядом он говорил все быстрее и быстрее… Что тогда? Какие законы на этот счет существуют? Ей представились вдруг все бездны создавшегося положения: две семьи рушатся, чтобы из осколков образовать одну новую… сколько поводов для скандалов, слез, унижений!.. Сколько мучений, гадостей, пересудов!.. Ну и пусть, пусть! Она задышала чаще и выпрямилась в кресле, сжав подлокотники. Все равно! Она не предаст ни себя, ни Колю! Пусть! Вместе все можно перенести, все пережить! Она выдержит эти испытания!..

— Вот я и говорю: давайте его мне, и все устроится! — с отчаянием в голосе закончил Горюнов под ее невидящим, но пронзительным взглядом.

— Что? — машинально переспросила Александра Васильевна, вновь обнаруживая существование посетителя. Она окончательно потеряла за своими размышлениями нить учительского повествования и теперь, не подавая виду, пыталась сообразить, не ошиблась ли с самого начала: завершение речи было, вроде, не вполне жилищным.

— Кого, простите? — переспросила она, наклоняясь ближе, чтобы дать понять: она просто не расслышала… шум за окном… стройка.

— Виталина, говорю, — Горюнов вытер взмокший лоб. — Вождя, то есть.

Твердунина взметнула брови.