Маски

Точно взапуск пурговичи бесятся!

Домик фисташковых колеров: снежные вазы повисли над окнами; мимо спешит белоперая: красные волосы в инее – белые.

Снежною тенью огромная масса, которая издали виделась белою, – бросилась из-за угла с оглушительным грохотом.

И все – уносится.

Ботик, усы; нос – лилов.

Сереберни струят по стене, по забору; и тихая баба в зеленом платке спину гнет: ветер душит, врываяся в рот; кисея с кисеи под ногами снимается: фосфорный фейерверк нитей серебряных.

Голос несется по воздуху, – незабываемый: веер открылся из кружев над домиком. Нет его. Нет и метели; и месяц упал: синероды открытые: сине-зеленая звездочка —

– красненьким вспыхом, зеленьким вспыхом —

– мигает.

И как мелкогранные серьги, слезящийся выблеск заборов; на стеклах алмазится молния.

Пырень!

Глава седьмая. СЕРДЦА ВОЛНУЕТ

Снег, как цвет миндалей

Серафима Сергевна в ушастенькой шапке и в шубке с коричневым мехом упрятала в муфту лицо – защититься от блесков: и лед – сверкунец; и жестянка – звездянка: и —

– ах!

– «Бриллиантистей всех бриллиантов!»

Двуглазкой ловила блестинки снежинок; профессор в медвежьей, заплатанной шубе, засунувши варежки под рукава и подняв рукава под лицо, шел неровной походкой из инеев.

Мягкими метами бледный фонтан за фонтаном под бледное небо взлетевши, стал инеем; роща березовая появилась из света сапфирового, точно кружево: снилась.

И веялись иней в синие тени.

И – замерли: великолепное блестение серого камня из дряни заборной.

И блески сблисталися.

– Дас-с!

Глаз, как быстрый маяк, из-за века открыл на нее; и понесся из тени: на блески.

– Я сделал открытие!

И – глаз: погас.

– Вы?

И беличье что-то в ней дернулось:

– Где и когда?

Он надулся усами и ей не ответил.

Она закусила свой ротик; и стало ей горько: зачем он таится:

– Я – не понимаю!

Ее посерело лицо: от усилий понять.

– Я уже!

– Что?

– Сказал-с!

И – расставила ноги; и – рот растянулся:

– Про что?

– Про открытие.

Сосредоточенно выслушала:

– Вы сказали тогда Синепапичу, что никакого открытия нет, а теперь говорите, что есть: как же так?

– Оно – сделано-с; но-с… Мне открылось, – так и посмотрел, будто глазом зажечь хотел снег.

– Оно – вздор-с!

– В каком смысле?

Нос – в ноги:

– Ну, – ясное дело: открытия вроде как нет!

И пошел, давя снег, как на гору; и шубу тащил за собою по снегу; из меха морозом нащипанный нос вылезал.

Ее гневное личико, точно на крыльях: на плещущих мехом наушниках, – дернулось.

Он повернулся к ней, точно из сна:

– Что вы это? Я – так-с.

И уставился в сон, расстилавшийся инеем; иней от доха слетал.

Выражение гневное свеялось, будто слетающий иней; и отсвет улыбки явился в лице: это просто – шарада.

– Герон, – и серебряная борода появилась из меха, – писал свои дроби, лепта, – гладил бороду, – буквой со знаком.

Уловка: укрыть настоящую мысль; он, как с мышкой, играл:

– Так: две пятых писалося: «бэта», – два-с – черточка.

В синие тени плыла его шуба.

– А «эпсилон»[107], – выставил нос, – пять, две черточки-с: знак знаменателя, – ясное дело.

Локтями прижавшись к бокам, распахнулся мехами клокастыми; и на усах, как стожары; и – млечная, вся, борода. Взяв за руку ее,

показав ей, как прйзорочит —

– там —

– цветами из света: сквозными и розовыми, как миндаль!

Показал ей на сон бирюзовый

С любопытством вгляделся: вон – черные валенки; серо-зеленый армяк; мех – с отжелчиной; морда – безглазая: кучею меха на морду он двинулся через нацоки ледышек.

И прыгнувши, грохнулся носом и ботиками, как тяжелая кукла:

– Вы, – что-с?

Человечек – вскочил.

Серафима – кузнечиком прыгнула.

Ус – из мехов; из усов нос, мортирою выстрелив, точно в кусты, сел в усы; и усы ушли в мех:

– Это – хмарь!

Рогом котиковым на сосулечник, через блещак, стал от-рустывать; но под серебряной крышею, бросившей яхонты, встал:

– Хмарь: такая есть станция!

Помнил: —

– стояли жары; липы зыбились в дымке; их лист – замусоленный; кто-то таился за листьями; взглядом поймал – человечка, который себя догонял на обоях его каби-нетика: черно-зеленый и желтый, —

– с обой убежал!

Серафима же силилась высмыслить:

– Хмарь – аллегория?

– Хмарь, – он впечатлял морщиною, – дачное место такое, где жили мы с Наденькой; коли направо идти, будет лес, а налево – зеленое поле под серою пылью; там желтые тучищи; пыль-с, буерачники; там оборванцы ютились; и – тропка оттуда вела.

Он прошел этой тропкою:

– Моль-с!

Серафима же думала, что аллегории.

– Что вы, профессор?

Ударами ботиков закосолапил:

– Оттуда гонялись за мной!

– Кто?

– Да он, человечек: с собой; а его растереть между пальцами: моль-с желтоватая!

– Вы объяснитесь, профессор!

– Ну-ну-с: ничего-с… Заведем нафталин.

Возмущалась на эти шарады глазами, огромными, синими, ротик зажавши с достоинством горьким; и серыми ботиками за ним топала; и не вникала; берег ее: —

– девочка-с! Как ей сказать, —

– что ходил он дорогой, которой никто не ходил?

Ровно несся по снегу, блаженным пространством дыша; он, дорогою страхов пройдя, не боялся.

И – там: —