Маски Черного Арлекина

Наиболее же опасны другие вампиры – те, что выпивают души. Внешне они не обладают никакими отличительными признаками – распознать подобного прóклятого почти невозможно. Света они тоже не боятся, но всеми способностями вампиров обладают в полной мере – это и специфическая магия, и недюжинная сила, и молниеносное заживление ран. Коготь был именно таким. Впрочем, он все-таки был конем, а следовательно, не отличался разумом. Дуóши Коготь выпивал в основном у мертвых – именно по этой причине он вдруг оказался после недавней резни в Сар-Итиаде рядом с эльфом. Его привела жажда. Жажда... кхм... Что ж, все шло просто замечательно: Меч-Голод у Мертингера уже есть, теперь к нему прибавился и Конь-Жажда... Выпить душу у живых людей или других созданий куда труднее, чем у уже погибших или умирающих, и конь очень хорошо это усвоил, тщательно подбирая себе хозяев. Чем больше смертей тянулось за седоком, тем большую уверенность в себе ощущал Коготь, предвкушая скорое утоление голода. Поэтому о каких совпадениях может идти речь? Должно быть, конь сам привел в тот день на рынок своего хозяина, ожидая именно его, своего будущего кормильца...

Мертингер так и не смог определить, сколько коню лет. Вампиры способны жить долго, и этот четвероногий вполне мог быть старше самого эльфа. Скольких хозяев он сменил, сколько душ лишил посмертия, сколько зла принес за собой в мир? Вряд ли кто-нибудь смог бы ответить. Эльфийский лорд внимательно изучил седло, доставшееся ему вместе с конем. Странный герб: красная капля на фоне двух скрещенных изогнутых мечей – этот символ вполне мог носить какой-нибудь лорд-носферату древности. Если это так, то Коготь меряет копытами тракты уже минимум десять веков. Неплохо для четвероногого.

Впрочем, сам конь никак не мог быть в восторге от своего состояния. Быть вампиром – значит страдать, страдать от гнетущего голода без возможности когда-нибудь утолить его полностью. Мертингер лютой ненавистью возненавидел того, кто сотворил такое с конем. Какой же злобой на все живое надо было обладать, чтобы наделить столь страшным проклятием благороднейшее животное, которое, эльф готов был в этом поклясться, когда-то считало своего отравителя другом. Подобная тварь, кем бы она ни была, если она еще жива (носферату могут жить хоть тысячи лет, вернее, «не жить», потому как не являются живыми в привычном понимании этого слова), просто недостойна осквернять своим присутствием своды этого мира.

«Ты, как всегда, хочешь все решить мечом, – усмехнулся сам себе эльф, – только несчастного коня это не спасет. Ничего, вот вернемся в Конкр, может, Иньян сумеет помочь».

Так уж вышло, что у него всегда хорошо получалось лишь отнимать чьи-то жизни. Помогать и лечить – это была привилегия других.

«А если и Иньян не справится, тогда выход останется лишь один – прервать мучения бедного животного...»

* * *

Черная птица билась на недлинной кованой цепи, зажатой в пальцах тени. Ворон судорожно махал крыльями в тщетных попытках освободиться, но и я, и он знали, что даже со смертью свободы ему ждать не приходится. Поэтому я никак не понимал, отчего он просто не примет неизбежность? Смертные, они вообще страшно невежественны в своем упрямстве. К чему все эти мучения, взлелеянные не более чем духом противоречия? Пернатый проклинал меня, но кто он такой, чтобы раздавать проклятия? Всего лишь жалкая птица.

Я шел по черному коридору без дверей и окон, и если кто-то когда-то называл некое место мрачным, он, конечно же, никогда не бывал здесь. Чтобы построить эту галерею, в качестве строительных материалов использовали камень мрака и раствор, сделанный из жидкой тьмы и абсолютной беспросветности. Любой другой и шагу не ступил бы здесь, чтобы не сломать себе хребет, и даже стремление придержаться рукой за стену не помогло бы. Это походило на то, как если бы вам выкололи глаза, лишили слуха и осязания. И даже так вы ни за что бы не прочувствовали всю безысходную сущность этого места.