Маски духа

Нет, поэтов под одну крышу пускать нельзя. С ними сразу нехорошее делается. Собрали их, помню, под Ярославлем. Не всех, конечно, но почти всех. И кинулись многие к Женьке – хотим, дескать, выпить с великим. Ну как тут откажешь? Разговаривать особо не о чем, но выпить – отчего ж не выпить. Ну и выпили. Потом еще. Потом по третьему разу. А тут редактор один заходит из поэтического журнала. Или альманаха. Я их путаю. Сам – никакой, а костюм – черный. И галстук красный. Не пионерский, а просто красный. Алексеев ему фамилия. Или Алешкин. Не помню. Чего, говорит, вы тут делаете? Ну, Женька такого не стерпел, схватил его за этот галстук и давай вешать. На дверь. Мы с Генкой Калашниковым с трудом того редактора отбили. И что, скажите на милость, должен делать редактор, если его с трудом отбили? Бежать должен. А этот совсем странный попался. Встал за закрытую стеклянную дверь и еще знаки какие-то руками вытворяет. А Женька, он близорукий был, стекла-то и не заметил. И прошел ту дверь насквозь. Боже, кровищи-то! Мы с Генкой мало что полночи в больнице с Женькой провели, так еще и другую половину ночи комнату отмывали.

Нет, Розанова права. Поэты мало на людей похожи. А то, бывает, вроде и похожи, а чуть бдительность потеряешь – сразу каннибалы какие-то. Вот Ваня Жданов там же, в Ярославле, в коридор вышел и видит, что навстречу женщина идет. Женщина как женщина. Даже симпатичная с виду. Ну и расслабился, бдительность утерял. А она оказалась поэтессой, видите ли. Цап его за ухо и оторвала. Ну, не все, конечно, кусочек. И сразу – в рот. Пришла к нам в комнату, села за стол, выпила, закусила. Сидит и аккуратно так остатки ждановского уха из-под ногтей выковыривает. Ужас! А Ивану что делать? Пошел он в другую комнату. Глядь – Слава Курицын сидит, с чайником в руке. Ну, он не стал дожидаться, пока его Курицын чайником ударит, ученый уже, и первый его огрел. А за что? Только за то, что Слава – критик. Но это же неправильно. И ничего удивительного, что Курицын обиделся. Всякий бы обиделся.

Впрочем, Жданов-то – с Алтая. А у них там другой менталитет. Там Бия с Катунью сливаются. Я раз был. Глянул – точно, сливаются. Аж зажмурился от восторга, глаза закрыл. А как открыл – опять сливаются. Ну, думаю, дела. Совсем другой менталитет.

Не то что у наших, у равнинных. Подходит ко мне один здоровенный поэт из моего так называемого семинара и сообщает, что он в Тульской области бригадиром на стройке работает и у него уже сорок девять сборников стихов вышло.

– Как это? – поразился я. – Столько не бывает. Даже у Пушкина было меньше, не говоря о Лермонтове.

– Так я, – говорит, – всем на день рождения пишу, на свадьбы, на похороны и на нарождение детей. Это раз. Объект если новый сдадим – тоже пишу. А лишнего не пишу.

– Ну, а издаете-то как?

– А мне прораб, когда наряды закрывает, отдельной строкой на книжки выписывает. Вместе потом и обмываем.

– Сюда-то, простите, как попали?

– Так и попал. Чин чином. Направление на стройке выдали. Да вы не сомневайтесь, мы в долгу не остаемся. И позвольте, так сказать, отблагодарить за ваше полезное нам занятие. Не сочтите за взятку, так сказать. Это мы от уважения. – И сует мне, сучара, жареную курицу в газете.

Не-е-т! Больше с поэтами да под одной крышей – ни за что.

* * *

Так вот, об Алтае. Нагляделся я тогда, как Бия с Катунью сливаются, и аж захмелел от красоты. И спустился, помню, с Алтайских гор в город Бийск. Иду по улице, а возле забора – девочка, маленькая такая, лет пяти. Пузан такой. Глазки большие, серые, а платьичко длинное, до пят. И козу пасет.

– Ты зачем, – спрашиваю, – девочка, козу пасешь? Может, ей это не полезно вовсе.

– Ты, – отвечает, – дяденька, коль выпил, так и иди. А если хочешь, дай для козы конфетку.

– Для чего козе конфетка? Может, это для тебя?

– Нет, мне мама не велит. А козе дай. У нее молоко слаще будет. Сами мы не местные, приезжие мы издалека. Там у нас трава была сахарная, коза и привыкла. А здесь такой нет. Так дашь конфетку? Я тебе за это стишок прочитаю: «Ich weiss nicht was soll es bedeuten das ich so traurig bin…»

Ни фига себе, думаю, девочка. Немка, что ли?

– Это кто написал? – спрашиваю.

– Пушкин.

– Как это Пушкин?

– А у нас все Пушкин написал. Так дашь конфетку?

– Нету у меня конфетки.

– А нету, так и иди себе.

Я и пошел.

* * *