За те двенадцать часов, которые прошли с момента их расставания, Сэм должен был уже пересечь канадскую границу. Во всяком случае, она очень на это надеялась. Но лицо ее осталось бесстрастным как маска.
— Во-вторых, — продолжал Льюис, — я хочу, чтобы ты торжественно поклялась, что больше никогда его не увидишь.
— А в-третьих? — поинтересовалась она.
— В-третьих, я жду, что ты будешь умолять меня о прощении.
У Аликс замерло сердце.
— А если я откажусь принять твои условия, что тогда?
— Этим ты только продемонстрируешь свою испорченность и неблагодарность. Если ты откажешься — а я не думаю, что ты настолько безрассудна, — тогда больше ничего от меня не жди: ни платы за обучение, ни платы за аренду квартиры, ни ежемесячных выплат на мелкие расходы. Ни денег на еду и одежду. Ты останешься без гроша в кармане, без дома, без перспектив на будущее, потому что я вычеркну тебя из своего завещания и из своей жизни! Но если ты согласишься, все останется по-прежнему, так, будто этой мрачной истории вообще не было. Ты станешь вести достойный образ жизни, закончишь колледж, перед тобой будут открыты все двери, и с наследством все останется в силе. Я ясно выражаюсь?
— Абсолютно.
— Так что подумай, Аликс. Подумай, что ты можешь получить и что потерять. У тебя будет или все, или ничего.
— Мне нечего думать, папа. Ты не оставил мне выбора.
Она низко наклонила голову, как бы выражая дочернюю покорность. Сквозь полуопущенные ресницы она увидела вспышку торжества в его глазах — и этого оказалось для нее достаточно. Капля переполнила чашу. Она встала. Сдерживать дольше поток чувств она уже не могла, и слова полились из нее обжигающим кипятком, раскаленной лавой, ранящие как острый нож — за нее говорили годами копившиеся гнев и обида.
— Ничего? — рявкнула она. — Стало быть, Льюис Брайден не даст мне ничего? Да я и так ничего от тебя не получила со дня своего рождения! Ни любви, ни тепла! За двадцать три года ты хоть раз обнял меня? Приласкал? Показал когда-нибудь, что рад мне? Двадцать три года ты брезговал мной, обращался со мной как с прокаженной! За
Она схватила со стола красивый фарфоровый чайник и швырнула его через всю комнату. Он разбился вдребезги о зеркало в серебряной раме. Потом она потянулась за старинной хрустальной чернильницей.
— Вот так! — выкрикнула она, превращая ее в груду сверкающих осколков. — И вот так! — Следующей жертвой стал китайский кувшин цвета имбиря.
Она чувствовала небывалый подъем аффекта. Силу. Кто бы мог подумать, что дав выход ярости, можно получить такое удовлетворение? Наверное, то же самое накануне испытывал Сэм — исступленную радость разрушения. Разрушение! Английские ходики. Ваза для фруктов цвета морской волны. Ваза для цветов.
Это была настоящая оргия, продолжавшаяся до тех пор, пока Аликс не выбилась из сил. К этому моменту все, что можно было сломать или разбить, было превращено в груду черепков и обломков.
Но Льюис Брайден уже давно ушел.
Аликс рухнула в кресло и зажгла сигарету из пачки «Галуаза», которую забыл Сэм. Ее резкий запах создавал иллюзию присутствия Сэма, но в то же время напоминал, что он далеко. Аликс огляделась в надежде, что какая-нибудь пепельница по случайности осталась цела, но надежда оказалась тщетной. Тогда она стала стряхивать пепел прямо на пол.
Она не сомневалась, что отец выполнит свою угрозу. Наверное, сейчас он уже проводит совещание со своими адвокатами, составляя новое завещание, разрабатывая меры по лишению ее кредита. Превращая Аликс в ничто.
«Забавно, — думала она, сидя в сигаретном дыму посреди разгромленной комнаты. — За двадцать четыре часа я потеряла любовника, отца и состояние».
Новый год
Она продала все, что только можно было продать: китайский фарфор — вернее, то, что от него осталось; картины — в галерею на улице Маунт-Вернон; ковер — торговцу-армянину. Но продавать предметы постепенно, по одному, у нее, студентки-третьекурсницы, просто не было времени. Пробегав так целую неделю от одного скупщика к другому, Аликс вызвала к себе на дом оценщика.
— Вы желаете продать