Маски времени

Кларик провел меня в помещение со стенами из бронзы, находившееся в западном крыле Белого дома. Там уже сидело четыре человека. Трех из них я узнал. Высшие слои научного мира заселены крошечными кликами, родственными связями и самоувековечиваниями. Мы все знаем друг друга, благодаря междисциплинарным совещаниям того или иного плана. Я узнал Ллойда Колфа, Мортона Филдса и Астер Миккелсон. Четвертый из присутствующих поднялся и сказал:

— Не думаю, что мы встречались раньше, доктор Гафилд, я — Ф. Ричард Хейман.

— Разумеется! Спенглер, Фрейд и Маркс! Это было очень занимательно, я взял его руку. Она была влажной. Думаю, что мои пальцы тоже вспотели, но он пожал руку необычайно осторожно — манера, характерная для центральных европейцев — когда они слабо пожимают пальцы другого. Мы оба что-то пробормотали по поводу приятности знакомства.

Следует отдать должное моей искренности. Меня не особо заинтересовала книга Ф. Ричарда Хеймана, которая потрясла меня своей занудливостью и поверхностностью. Я не особо увлекался его случайными статьями в ведущих журналах, которые неизбежно заканчивались развенчанием его коллег. Мне не понравилось, как он пожал руку. Мне даже имя его не нравилось. Ну разве можно при общении обратиться «Ф. Ричард»? Ну, а как еще? «Ф»? «Дик»? А как насчет «мой дорогой Хейман»?

Это был невысокий коренастый человек с головой, которая бы очень подошла для карамболя, рыжие волосы на затылке и густая рыжая борода, чьи завитки покрывали щеки и горло, чтобы скрыть — в этом я был просто уверен подбородок, такой же круглый, как и его макушка. Тонкая линия рта едва угадывалась сквозь поросль. У него были влажные неприятные глаза.

Против остальных членов комиссии я ничего не имел. Знал я их туманно просто был в курсе их высокого положения в науке, однако никогда, при встречах на научных форумах, не конфликтовал с ними. Мортон Филдс был психологом из Чикагского университета, присоединившийся к новой, так называемой, космической школе, которую я интерпретировал как разновидность векового буддизма. Они пытались проникнуть в таинства души, рассматривая ее во взаимосвязи со Вселенной, которая известным образом влияла на нее. По внешнему виду Филдс напоминал служащего корпорации, ну, скажем, инспектора: длинное атлетического склада тело, высокие скулы, песочного цвета волосы, слегка опущенный книзу рот, выдающийся подбородок, бесцветные вопрошающие глаза. Я мог без труда представить, как в течение четырех дней в неделю он заполняет информацией компьютер, а во время уик-эндов играет в гольф. Но он был не таким педантичным, как казалось.

Ллойд Колф был известен как старейшина среди филологов. Это был грузный мужчина около шестидесяти лет с морщинистым румяным лицом и длинными, как у гориллы, руками. Он работал в Колумбии, и был популярен среди студентов-выпускников за свою житейскую грубость. Он знал столько санскритских непристнойностей, как никто другой за последние тридцать лет, причем живо и свободно использовал их в своей речи. Помимо основной работы Колф изучал эротические стихи всех народов и столетий. Говорят, что, ухаживая за своей женой — тоже филологом, он ласкал ее слух словами любви на персидском языке Средневековья. Он окажется очень полезен нашей группе, являясь контрбалансом для напыщенного ничтожества, каким показался мне Ф. Ричард Хейман.

Астер Миккелсон была биохимиком из штата Мичиган. Она входила в группу, разрабатывавшую проект синтеза жизни. Я встретился с ней в прошлом году на конференции АААС в Сиэтле. Несмотря на скандинавское имя, она не относилась к тем нордическим существам, которые до умопомрачения нравились мне. Темноволосая и худощавая, она являлась олицетворением хрупкости и застенчивости. Она была не выше пяти футов, и, вряд ли весила больше ста фунтов. Думаю, что ей было около сорока, хотя выглядела она моложе. Ее глаза горели предупреждающим огнем. Черты лица были очень изящны. Она предпочитала строгий стиль в одежде, что подчеркивало ее мальчишескую фигуру, как бы сообщая, что ей нечего предложить сластолюбцам. В моем мозгу возник образ Ллойда Колфа и Астер Миккелсон в одной кровати. Мясистые складки его громоздкого, волосатого тела наползают на ее хрупкие формы. Ее худощавые бедра и длинные икры бьются в агонии, пытаясь охватить его необъятную плоть. Ее колени утопают в его изобилии. Я просто физически ощутил несовместимость этой пары, поэтому закрыл глаза и отвернулся. Когда я снова открыл их, Колф и Астер как и прежде, стояли бок о бок — огромная плоть рядом с хрупкой нимфой — и с тревогой смотрели на меня.

— С вами все в порядке? — спросила Астер. У нее был высокий и тонкий голос, почти как у девчонки. — Мне показалось, что вам не по себе.

— Я немного устал, — соврал я. Я не мог объяснить, почему у меня вдруг возник подобный образ, и почему это так изумило меня. Чтобы скрыть свое смущение, я повернулся к Кларику и поинтересовался, сколько будет еще членов комиссии.

— Один, — ответил он. — Элен Эмсилвейн — известный антрополог. Она будет с минуты на минуту.