Маськин

В молодости, оттого, что фрау Шпрехензидуева была столь совершенна, а все остальные кругом были так себе, она вообразила, что гораздо лучше других, что происходит от особой высшей древней расы шпрехензидуевых, не тех дикарей, что достали всю Европу ещё в незапамятные времена, а от индо-хрен-знает-каковской расы, названий-то много – придумывай – не хочу! Она даже решила все другие расы извести дустом, но её, пусть с некоторым опозданием, поправили товарищи, которые считали, что вовсе не в расе дело, а дело в социальном происхождении, и она, отсидев положенное, вышла на свободу хоть и в помятом, но по-прежнему безупречно белом переднике, так никогда своих убеждений, в общем, и не оставив.

Удивительно, что фрау Шпрехензидуева на самом-то деле происходила из очень дикой семьи, которая в то время, как неряшливые расы строили пирамиды и храмы, шлялась по лесам и полям, разбойничала и порядком всех задолбала уже в те ещё римско-незапамятные времена. Ну, как говорится, на засранку обиход нашёл. Теперь фрау Шпрехензидуева была чистюля и вообще стояла на высшей ступени культу ры, с которой если уж оступишься, то валишься прямиком вниз в дебри рытвенного варварства. Чтобы не упасть в них снова, фрау Шпрехензидуева стала ограничивать себя в дозе шнапса и не позволяла себе мочиться стоя, хотя ей так было сподручнее по сверхчеловеческим соображениям, ибо мочиться сидя – есть проявление слабости и безвольности. Ну, что поделаешь, на какие жертвы только не пойдёшь, чтобы всё-таки сохранить человечество в полном ассортименте. «Ладно – нехайль живёт», – сказала фрау Шпрехензидуева и решила свой идеологический пыл перенаправить в пыл по уборке пыли.

Так приходилось уже немолодой фрау Шпрехензидуевой себя преодолевать, можно сказать, переступать через себя, наступать на горло своей собственной песне… Ну, зато фрау Шпрехензидуеву стали принимать в обществе, забыли ей старые дела, её родной сын даже стал папой римским, хотя по малолетству тоже безобразничал с мамашей[9].

Левый Маськин тапок закончил свой рассказ, а я как раз вернулся с кухни. Ну, и что он вам нарассказывал? Я вижу у вас нездоровый румянец. Ну-ка, дайте-ка мне прочесть. Так, так, так… Ага… Прочёл. Ну что ж, я бы стёр, но вы, я уже вижу, прочли, и если решите, всё равно будете жаловаться. Так что я оставлю. А то – пиши, стирай, а знаете, как в Африке бумаги не хватает? Нет, не писать. Нет, не читать. Просто не хватает бумаги. Я расист? Нет. Я был на кухне. Вы будете папе жаловаться? Так он у меня того же мнения. Ах, не моему папе… А, этому, пожалуйста, жалуйтесь… Видите ли, чтобы от римской католической отлучить, надо сначала к ней прилучить… Я не люблю католиков? Я не люблю немцев? Да вы что, с ума сошли, читатель? Да всех я люблю. У меня друг детства – католик, монах.Что значит личные знакомства не имеют значения? Слушайте, вы вообще откуда взялись, мой читатель? И как вы до тридцать первой главы с такой подозрительностью добрались? Ах, по службе положено? Ну, тогда успокойтесь и слушайте дальше.

Фрау Шпрехензидуева прибыла в город, рядом с которым проживал Маськин, с целью рутинной инспекции, которые она проводила в домах всех жителей Земли. У неё было такое поручение, которое она себе сама поручила. Мол, если нельзя бороться со всем человечеством, то хотя бы бороться с грязью и беспорядком, которые оно производит. Человечество обрадовалось, вздохнуло полной грудью, а фрау Шпрехензидуева для виду потупляла глазки, мол, стесняется за прошлые делишки. А человечество же наивно, как бантик, – ему шарик показал, он и развязался…

Поэтому никто не удивился, когда в одно утро на пороге Маськина появилась она – фрау Шпрехензидуева собственной персоной. Маськин специально ничего прибирать не стал. Не любил он, знаете, показухи. Фрау Шпрехензидуева тогда не стала Маськин дом критиковать, а деликатно присела на краешек стула передохнуть. Мол, всё равно без толку, Маськиных не переделаешь… Такие уж они недоделанные, что и браться переделывать нечего.

Разговор у фрау Шпрехензидуевой с Маськиным был очень пристойный – о том, как делать пирог с яблоком, о том, надо ли добавлять паленую водку в сосиски с капустой или необязательно, но фрау Шпрехензидуева всё время как-то странно улыбалась, и поэтому Маськину было не по себе.

Так бывает, когда зайдёт в автобус человек с пистолетом в кобуре. Вроде человек нормальный. И разрешение на ношение оружия у него наверняка в порядке, и стрелять он явно не собирается. Но инстинктивно как-то почему-то не выпускаешь из глаз пистолет и невольно начинаешь заискивать. Так уж устроена наша масечная сущность.

Не любим мы огнестрельного оружия…

Глава тридцать вторая Маськин и синьор Капучинкин

Гондола медленно плыла по каналу. Мимо проплывали покрытые плесенью дома Венеции. Иногда на встречных лодках громко пели.