Масло айвы — три дихрама, сок мирта, сок яблоневых цветов…

Невозможно остановить Разрушительницу собраний, когда болезнь безнадежна, когда источник соков иссох и силы иссякли. Лучший лекарь на свете не в состоянии дать пациенту новое сердце или новую печень, перелить кровь взамен вытекшей, удалить рак или пресечь гангрену. Но порой свойства жизни и смерти вступают в схватку, участь больного зависит от чаши с целебным питьём или мягчительной мази, доброго слова матери или молитвы отца, случайного сквозняка или безразличной сиделки. Или от толики теплоты, поддерживающей пульс, ускоряющей токи крови, изгоняющей через кожу или мочу зловредные излишки телесной материи.

Глубокий вдох, медленный выдох, через нос, через рот. Спокойное сердце, быстрая кровь, чуткие руки, полное сосредоточение. Мир пустыня, тихая и беззвучная, есть лишь два огонька душ, угасающий и яркий. И Разрушительница собраний, белая птица со снежными крыльями, что стремится погасить пламя. Воззвав к Аллаху, Абу Салям взял мальчика за запястья, почувствовал его всего, от коротких мизинцев до волдыря на макушке — бьётся храброе сердце, трудятся почки, изнемогает кровь, мозг охвачен зловещим жаром, черная желчь разливается, кожа плачет. Так-так-так-так, так-так, таак-таак. Дыхание в дыхание, пульс в пульс, теплоту к теплоте. И осторожно замедлить, сгладить бешеное биение, подбавить сил лёгким, унять скверные сны.

Лица Абу Саляма коснулся холод — словно большая птица, улетая, мазнула его крылом.

Говорят, каждый раз, когда лекарь склоняет чашу весов в сторону чужой жизни, он теряет год из своей. Ибн Сина ничего не говорил об этом… или молчал. Поставив светильник у изголовья, Абу Салям осторожно раздел мальчика и осмотрел его. Жар спадал, волдыри потемнели и вскрылись, опасность миновала. Спасение одного — жизнь многих. Острой ложечкой Абу Салям выскребал пустулы, собирая гной в колбу из драгоценного стекла. Ранки следовало засыпать порошком из куркумы, подорожника и толокна, ребенка — завернуть в чистую простыню, когда очнется — накормить суточным хлебом, размоченным в сладком молоке.

У Абу Саляма дрожали руки, подкашивались колени, кружилась голова словно после кровопускания — волнение изнурило его. Но слабость не останавливала лекаря. Он растер заразительную субстанцию, воспроизводя в памяти порядок процедуры — надрез на плече, толика яда, повязка, покой, легкая пища. Порошок должен высохнуть, а ему, лекарю Кафы, остается убедить горожан в пользе вариоляции. Когда сиделка пришла, лекарь велел ей чаще поить и переодевать мальчика, связать ему руки, чтобы тот не расчесал язвы, и рассказывать сказки, чтобы поддержать дух.

В покоях архонта дела шли на удивление хорошо. Все четверо вчерашних больных страдали от жара, болей и рвоты, у всех расцвела сыпь, но ни одно сердце не сбилось с такта, ни один сосуд с мочой не явил красной крови или черной желчи. Аллах велик, остается надеяться на его милость.

В семье торговца Барджиля открылась оспа, но хозяин наотрез отказался покидать дом и отдавать своих страждущих в чужие руки. Что поделаешь? Можно лишь отправить мазей, бинтов, хлеба, кувшин с целебным питьем и молиться за их тела и души.

Городской голова Колпакчи решал дела Кафы прямо в мастерской — занимая рот разговорами, он кроил овечьи шкурки, подшивал шелковую подкладку и выправлял тульи.

Подходя к приземистому, крытому красной черепицей домику, Абу Салям увидел, как дюжий кузнец выволакивает из ворот вопящего санитара.

— Грабил лавки. Двадцать пять палок. Велено огласить — следующего вора повесят.

Абу Салям кивнул — иначе порядок в городе не удержать.

Поджарый и бойкий, как юноша, Биньямин Колпакчи, казалось, постарел лет на десять за прошедшие сутки. Однако голос его оставался ровным и мысли светлыми. О передаче малой толики оспенного яда для защиты от эпидемии Колпакчи слышал от стариков — так поступали в Каире их прадеды, чтобы уберечь детей и красивых девушек. Примет ли город, согласятся ли жители — знает лишь Всевышний. Убедить караимскую общину он, как гахам, сумеет, а за остальных не поручится. Когда, говорите, будет готово ваше лекарство? Ступайте к пастырям, достопочтенный Абу Салям, завтра к полудню ударим в набат и соберем город.

С муллой Омаром не возникло вопросов. «В хадисе говорится: „Лечение содержится в трех вещах: питье мёда, ноже кровопускания и в прижигании огнём“». Значит, дозволено для мусульман, и харама здесь нет.

В церкви же пришлось сперва ждать окончания молебна, а потом долго спорить с отцом Евлампием. Молодой и решительный батюшка сомневался, есть ли божья воля в предупреждении болезни и попытке уйти от небесной кары вместо того, чтобы смиренно и с достоинством принять уготованное. А Абу Салям плохо знал христианское учение и не имел сил для долгой беседы. Наконец он разозлился, вспомнил притчу про раввина и лодку, а потом поинтересовался у священника, уверен ли тот, что его христианский господь не послал иноверца Абу Саляма спасти город? Отец Евлампий не нашел возражений.