Масло айвы — три дихрама, сок мирта, сок яблоневых цветов…

Народу возле лачуги Мехмеда-гадальщика собралось меньше, чем ожидал Абу Салям, но больше, чем могло поместиться в жалкой комнатушке. Старик едва дышал, черты лица, покрытого уродливой сыпью, заострились, глаза скрылись за распухшими веками. Мальчик боролся — лучше ему не стало, но и не должно было стать — рано. Раз за разом повторяя одно и то же, Ариф рассказывал и показывал добровольным санитарам симптомы оспы, разъяснял их обязанности — стучать в дома, спрашивать о больных, разносить хлеб и воду. Если в доме кто-то поражен болезнью, его надлежит отнести в покои архонта. Если нет уверенности — посетить на следующий день, вариола не сможет прятаться долго. Семья и прислуга больного должна оставаться в доме сорок дней. Если за это время никто не заболеет — они здоровы, если появится новый случай — начинать отсчет заново. Семьи, желающие покинуть город, могут закрыться дома на сорок дней, а потом ехать на все четыре стороны. Трупы выносят за городские стены в балку и сжигают. Если кто-то ограбит больного, возьмет его вещи, оставит без помощи или иным образом причинит вред — он будет наказан. Обо всех случаях оспы докладывать мне.

Черный флаг над архонтовой башней угнетал, но иначе нельзя — и закон и совесть обязывали предупредить о моровом поветрии всех, кто хочет навестить Кафу! Такие же траурные ленты развевались над доковой башней и городскими воротами. Покои архонта сделались неузнаваемы — жители натащили тюфяков и подушек, не пожалели ни кувшинов, ни чаш, ни холстов, ни светильников. На кухне хозяйничала старая банщица, подгоняя помощниц — заготавливали отвары и настои, делали мази. Палаты — мужская, женская и темная — пока что пустовали. Затишье перед боем, как сказал бы Ибн Сина. Внимательно осматриваясь, проверяя чистоту полов и постелей, Абу Салям прошелся по всем помещениям, потоптался у лестницы и не выдержал — отправился назад в город. Не так и много домов в Кафе, чтобы не заглянуть в каждый.

Источник заразы, как и следовало ожидать, отыскался в порту. Фелука из Фанагории, собственность некоего Касима, торговца шерстью. Декаду назад корабль пришвартовался в гавани, три дня купец бегал по городу, торговался и заводил знакомства, потом пропал и никто не обратил внимания. Теперь же оставалось лишь сжечь фелуку со всем содержимым.

Оспенных выявили пять человек, из них армянский мальчишка оказался болен краснухой и поехал домой, гордо сидя в тележке для пряностей. Остальных разместили в больнице и окружили уходом. Действенных лекарств от вариолы не существовало — лишь снижать жар и боль, смазывать и подсушивать язвы, поддерживать сердце, надеясь, что организм преодолеет заразу.

На исходе дня гадальщик Мехмед отправился к гуриям, пить вино в садах Аллаха. Волдыри на теле несчастного, увы, не успели вскрыться. Скольких ещё предстоит похоронить?

Усталому Абу Саляму не хотелось об этом думать. Вечером он опять заглянул в больницу осмотреть недужных и дать указания служителям. Ненадолго навестил дом, поел, не чувствуя вкуса пищи, обнял молчаливую Сатеник и отправился назад в город, в утлую лачугу. Абу Салям чувствовал — ночью решится судьба безвестного мальчика, внука гадальщика. Он не помнил дитя по имени, не знал даже — в самом ли деле кучерявый шебутной и веселый парнишка приходился старику родственником, или гадальщик приютил сироту, или купил раба в помощь и освободил его. Внук Мехмеда редко сидел без дела — таскал воду и хворост, покупал для старика лепешки, чистил его халат и выбивал палкой коврик, а в свободное время возился с глиной, лепил слонов и коней, свирепых львов и смешных лисичек. Он заслуживал жизни.

Абу Салям отпустил вдову и остался бодрствовать у ложа больного. Как тридцать лет назад в Исфахане… Мальчик стонал и метался, жар становился сильнее. Взрослому стоило бы пустить кровь, но у ребенка и так мало сил. Намочив простыню в отваре цветков календулы, Абу Салям завернул в неё больного, закутал поверх шерстяным одеялом, кое-как напоил мать-и-мачехой с медом и соком маковых головок — мать-мачеха помогает вскрываться гнойникам и нарывам, а мак избавляет от страданий. Оставалось выжидать, наблюдать, как меняется пульс и дыхание, как сны и тени проходят по искаженному болезнью лицу ребенка. Он мог бы стать скульптором и украшать дворцы, или добрым горшечником, чья посуда радует хозяек годами, или гадальщиком как дед — определять судьбу по полету птиц и разбросанным углям, разлитому воску и расплавленному свинцу. Скакать верхом по Армутлукской долине, падать спиной в цветущие маки, собирать вишни в садах, подсматривать, как девчонка спускается к роднику за водой, переступает по стертым плитам маленькими босыми ногами, позвякивает браслетами… Время!