Масонская проза

В тот вечер осенью двадцатого года дежурил Бывший Досточтимый Мастер брат Берджес. Видя, что команда подобралась сильная, он воспользовался этим случаем, чтобы поснимать и выколотить все занавеси, вручную вычистить каждый квадратный сантиметр мозаичного пола (каменного, а не тряпочного), а также начистить колонны, клейноды, орудия труда и орган. Мне выдали на чистку офицерские клейноды – чудные образчики георгианской серебряной ковки, подрастерявшие имперский лоск от постоянного трения об одежду. С ними мне пришлось забраться на возвышение для органа, потому что мозаичный пол напоминал квартердек линкора вечером перед офицерским балом. С полдюжины братьев уже успели отполировать его до зеркального блеска, свойственного нефам Гринвичской часовни, бронзовые литые капители блистали как золотые, и им отвечали отблесками медные эмблемы на креслах; угрюмый одноногий брат подновлял символы бренности бытия человеческого, как мне показалось, при помощи румян.

– Я вот как думаю, – остановил он проходившего мимо брата Берджеса, – тут по цвету надо что-то между спелым абрикосом и трубочной пенкой. Мы их так красили в моей ложе – любо-дорого посмотреть.

– Признаться, я никогда не видел, чтобы на это наводили блеск, – сказал я.

– Ты еще орган не видел, – откликнулся брат Берджес. – Когда закончат, в него можно будет смотреться, когда бреешься. Я поставил там главным брата Энтони, таксиста, ты его видел месяц назад. А с братом Хамберстоллом ты, по-моему, не знаком, так?

– Не помню… – замялся я.

– Знал бы – запомнил бы. Он парикмахер у нас теперь, работает где-то на задворках Эбери-стрит. А служил в гарнизонной артиллерии. Дважды подрывался.

– И как, по нему это заметно? – спросил я уже с первых ступеней органного возвышения.

– Не-е-ет, не больше, чем по Лазарю – что он лежал когда-то мертвым.

Брат Берджес умчался распоряжаться дальше. Брат Энтони, низкорослый, смуглый и сутулый, насвистывал, как юный пастушок, смазывая толстые акациевые панели, которыми был отделан орган ложи, каким-то священным тайным раствором собственного изготовления. Под его руководством Хамберстолл, огромный плосколицый брат, чьи плечи, ребра и бедра наглядно демонстрировали, что Королевская Гарнизонная Артиллерия способна переносить вручную заряды для трехсотого калибра, а глаза были как у озадаченного сеттера, втирал состав в дерево. Я присел на скамейку перед органом и принялся за свое дело, пока бархатную подушку от моей скамьи пылесосили внизу.

– Так, – подытожил Энтони пять минут ожесточенной деятельности Хамберстолла, – наконец-то у нас получается нечто, что и людям показать не стыдно. Теперь давай передохнем, и ты мне доскажешь, что ты там говорил про этого Маклина.

– Да я… я ничего против него не имею, – ответил Хамберстолл. – Ну разве что у него такие барские замашки с рождения… но они наружу не особо и вылезают, пока он не напьется в стельку. Ну совсем в стельку. Когда он просто пьяный, слегка, ну, просто бывает, что валяет дурака. Но как только напьется до состояния риз – все наружу так и вылазит. А когда трезвый, он очень мне хорошо разъяснял, как и что нужно делать официанту.

– Хорошо, хорошо, это понятно, но кой черт тебя дернул возвращаться в траншеи? Ведь тебя комиссовали вчистую, все по-честному, после того, как тот склад рванул под Этаплем, правда?

– Да ну, комиссовали, не комиссовали, какая разница? Ну не было у меня никаких сил сидеть дома. Мать носится как зайчиха из комнаты в комнату, – а их всего три, – каждый раз, когда «Гота» закладывают вираж над вокзалом Виктории, чтоб отбомбиться, а сестра на следующий день пишет тетушке про это всё страницы на четыре. Я подумал-подумал… это что же, так теперь будет до самого конца войны? Ну уж дудки! Ну и ушел с первой маршевой ротой: в семнадцатом они особо не разбирались, кого брать, главное, чтобы по возрасту подходил, – и я снова оказался на фронте, догнал часть где-то у Лапульёна какого-то. – Хамберстолл помолчал и нахмурился. – А потом я там заболел, ну, плохо стало, мне потом сказали… ну, я доложился, мол, вот, прибыл в расположение, а мой старший сержант на батарее и говорит, что меня уж и не ждали назад, ну и там слово за слово, – короче, послали к майору, а майор… ну вот, отлично, скоро и свою фамилию забуду…

– Да не бери в голову, – перебил Энтони, – давай дальше, по ходу разговора вспомнишь.

– Момент… Ну вот же, на языке вертится…

Хамберстолл отбросил в сторону тряпку и, сдвинув брови, погрузился в глубокие раздумья. Энтони обернулся ко мне и внезапно разразился живым и веселым рассказом, как его такси на днях занесло метра на три по грязи и оно врезалось в парапет Мраморной Арки.

– Машину сильно повредил? – спросил я.

– Да не особо, рама, болты, подвеска – все нормально выдержало, она поскрипела, конечно, но на кузове ни царапины и ничего не отвалилось, ну, ты понимаешь. Ведь тут сразу и не поймешь, пока не началось, едешь себе, а потом – р-р-раз! И понесло башкой вперед. – Он стукнул себя по лбу, показывая, как ударился.