Масонство в прошлом и настоящем

Основной последователь Мартинеса де Паскаллиса — Луи Клод де Сен-Мартен, крупный авторитет масонства. Он сумел отвлечься от конкретики в учении своего наставника, сохранив при этом основополагающие принципы доктрины. Ему удалось, отказавшись от литургии, сосредоточить все внимание на внутреннем просвещении, носящем личностный и медитативный характер. На почве учения Мартинеса де Паскаллиса и ЛуиКлода де Сен-Мартена выросло движение мартинистов, история которого была бурной, насыщенной расколами, доктринальными спорами, взаимными недоразумениями. Сегодня мартинизм имеет много последователей во Франции и Италии[147].

Приговор, обычно произносимый историками мартинистам, не представляется полностью справедливым. О мартинистах принято говорить как о группе экзальтированных личностей, держащих круговую оборону на последнем рубеже средневекового иррационализма. Нам же представляется, что дело обстоит иначе.

Прежде чем ликвидировать учение Мартинеса де Паскаллиса, следовало бы сначала попытаться «отменить» каббалу и христианский гностицизм. Но это не так-то легко совершить. Люди всегда пытались найти объяснение тому, от куда происходит зло. По этому вопросу их мнения разделились. Монисты брались утверждать, будто зло не обладает самостоятельной реальностью, а является случайностью в ходе божественного творения, следовательно, изначально природным благом. Дуалисты постулировали существование начала, противоположного божественному, говоря об Аримане и Сатане, которые правят и обусловливают материальное изменение мира Так что гностицизм и каббала, а следом за ними мартинистское учение, пытавшееся выступить их наследником, отражают интеллектуальное устремление, основанное на нравственном и рациональном императиве, соединить воедино монизм и дуализм в ходе рефлексии над природой зла. Гностики и каббалисты, равно как и мартинисты, не допускают и мысли о том, что мир со всеми своими жестокостями мог бы напрямую являться порождением божества, в которое они верят. При этом они же отвергают предположение об абсолютном зле, ибо, допустив его, они подрубили бы под корень идею божественного единства. Таким образом, в ходе их рефлексии космической драмы возникает гипотеза о том, что зло является результатом деятельности некой промежуточной силы, вепротивопоставляемой божеству. Миф о Софии, как его приписывают гностической школе Валентина (II в. и. э.), обладает несомненным очарованием. Лоно божественного света породило зоны, небесные существа, создавшие плерому — божественный мир. Последний из этих эонов, София (Премудрость), покидает плерому, движимая любовью к неведомому Отцу, но оказывается в тенетах Тьмы. Из слез рождается мировая влага. Из печали — материальный мир. София не зло, но любовная страсть, заблуждение и незрелость. София погружена во тьму за любовь. В конце времен София будет возвращена в полноту плеромы[148].

В гностических и каббалистических мифах скрыто глубокое значение. Оно способно возвысить нравственность того, кто проникает в их смысл, и пленить читателя. Так, у нас под рукой «катехизис» Ордена мартинистов, изданный после второй мировой войны. В нем содержатся увещевания, имеющие важный этический смысл: «Молитва, великая умная сила, способная приоткрыть нам врата храма, должна практиковаться ежедневно, постоянно, но в чистоте помыслов и по вдохновению. Главное же — она должна быть вселенской. Ты должен молиться не за себя, но за всех. Падший эон ждет руки нашей помощи. Он тоже наш брат, и мы не вправе забыть его. Долг людей действовать так, как если бы между ними не существовало различий, осуществляя вселенское братство и даря милосердие всякому существу, не исключая животных, наших меньших братьев, которым предстоит подниматься по ступеням божественной лестницы и в будущем более достойно помогать великому делу Верховного существа…»

Далее в «катехизисе» говорится: «Если же мы испытываем отвращение к тому злу, которое сотворил не приятель, и поддаемся искушению сравнивать его с собственной чистотой помыслов, например противопоставим нашу щедрость его вероломству, нашу терпимость — его сектантству, нашу честность — его лживости и т. д., пусть даже и не осознанно и не испытывая на мгновение чувства гордыни, то все равно мы тотчас же утратим все преимущества, скажем так, собственного превосходства, ибо мгновенно привяжем себя к низости,

став соучастниками такого же вероломства, сектантства, лживости, которые мы порицаем. Чистота помыслов должна быть способной возвыситься до нашего идеала жизни, ей мы должны желать прибыть туда же, куда и мы сами стремимся, — к совершенной щедрости, совершенной терпимости, совершенной справедливости…»[149].