Масса и власть

Их целью было не давать ему сна и покоя. Они говорили и говорили безостановочно, было невозможно их не услышать или проигнорировать. Он был обречен все это воспринимать и во все вдумываться. Голоса использовали разные методы, применяя их вперемежку. Одним из самых излюбленных был адресованный ему прямой вопрос: «О чем ты думаешь?» Ему совсем не хотелось отвечать, но смолчи он, отвечали за него, например: «Он должен думать о мировом порядке!» Такие ответы он называл «подделкой мыслей». Но его не только подвергали инквизиторским расспросам, но пытались принудить к определенным ходам мысли. Уже вопросы, пытавшиеся вторгнуться в его тайное, вызывали раздражение; насколько сильнее оно было от ответов, предписывавших ему направление мыслей! Вопрос и приказ равным образом нарушали его личную свободу. Оба – хорошо известные орудия власти, он сам как судья умел ими прекрасно пользоваться.

Его принуждали разнообразно и изобретательно. Подвергали допросу, навязывали мысли, составляли катехизис из его собственных фраз, контролировали каждую мысль, не давая ей проскочить незамеченной, проверяли, что значит для него каждое слово. Перед голосами он оказывался полностью внутренне обнаженным. Все было рассмотренным, вытащенным на белый свет. Он был объектом для власти, стремящейся к всеведению. Но хотя он был вынужден так много отдать, он отказывался сдаться. Одной из форм защиты было упражнение собственного всеведения. Он демонстрировал себе самому, как прекрасно работает его память: учил наизусть стихи, громко считал по-французски, перечислял всех русских губернаторов и все французские департаменты.

Под сохранением рассудка он подразумевал в основном сохранение содержимого своей памяти, важнее всего для него была неприкосновенность слов. Нет шорохов, которые не были бы голосами; мир полон слов. Железные дороги, птицы, пароходы говорят. Когда у него у самого нет слов и он молчит, сразу же начинают говорить другие. Между словами ничего нет. Покой, о котором он упоминает и к которому стремится, был бы не чем иным, как свободой от слов. Однако ее нигде нет. Все, что ему является, тут же сообщается в словах. Как вредоносные, так и излечивающие лучи одарены языком и так же, как он сам, принуждены им пользоваться. «Не забывайте, что лучи должны говорить!» Невозможно преувеличить значение слов для параноика. Они повсюду как бесчисленные мелкие насекомые, они повсюду как оклик часового. Они сплачиваются в мировой порядок, вне которого не остается ничего. Пожалуй, самая крайняя тенденция паранойи – это полное схватывание мира словами, как будто бы язык – это кулак, а в нем зажат мир.

Это кулак, который никогда уже не разожмется. Но как ему удается замкнуть в себе мир? Здесь надо указать на манию каузальности, когда каузальность становится самоцелью, что в подобном масштабе можно наблюдать еще только у философов. Ничто не происходит без причины, надо только соответствующим образом поставить вопрос. Причина всегда отыщется. Все неизвестное сведется к известному. Когда подступит нечто странное, оно будет разоблачено как кем-то инспирированное. За маской нового всегда откроется старое, надо только уметь сорвать ее недрогнувшей рукой. Обоснование становится страстью, находящей себе выражение по любому поводу. Шребер вполне отчетливо сознает этот аспект принудительного мышления. В то время как описанные выше процессы – предмет его горьких жалоб, страсть к обоснованию он считает «своего рода возмещением за случившуюся с ним беду». К начатым предложениям, которые «внедрены» в его нервы, особенно часто принадлежат союзы и обстоятельственные обороты, выражающие именно каузальные отношения: «потому только…», «потому, что…», «потому, что я…», «а поэтому…» Их, как и другие, он обязан завершать, это значит, и они выполняют ту же функцию принуждения.

«Но они заставляют меня задумываться о многих вещах, на какие люди обычно вовсе не обращают внимания, и поэтому способствуют углублению моего мышления».

Своей манией обоснования Шребер весьма доволен. Он ей сильно радуется, ищет аргументы для ее оправдания. Лишь изначальный акт творения он оставил Богу. Все остальное он соединил выкованной им самим цепью причин и тем самым овладел миром.