Масса и власть

«Памятные записки» Шребера подводят здесь вплотную к сути дела. Он вспоминает начало болезни, «святое время», когда его состояние еще не стабилизировалось. В первый год он был временно – на одну-две недели – помещен в маленькую частную лечебницу, которую по подсказке голосов называл «Чертовой кухней». То было время, как он говорит, «лихих проделок». Его мания еще не вызрела, не окрепла; он пережил там множество превращений и разоблачений, которые, пожалуй, лучше всего иллюстрируют наши заметки.

«Дни я проводил в основном в общей гостиной, через которую в обоих направлениях шел поток других, мнимых пациентов больницы. Кажется, специально для надзора за мной был приставлен служитель, в котором я по случайному, может быть, сходству признал курьера Высшего земельного суда, который во время моей работы в Дрездене доставлял мне бумаги на дом. У него, кстати, была привычка примеривать части моего платья. Под видом главного врача лечебницы являлся иногда, в основном по вечерам, некий господин, который опять же напомнил мне доктора медицины О., которого я консультировал в Дрездене… В сад при больнице я вышел погулять только один раз. Там мне встретились несколько дам, среди них госпожа пасторша В. из Фр. и моя собственная мать, а также несколько господ, среди которых советник Высшего земельного суда К. из Дрездена, правда, с неестественно увеличенной головой. Явление подобных сходств в двух или трех случаях я мог бы счесть вполне нормальным, но удивляло то, что практически все пациенты в больнице, то есть несколько дюжин людей, имели в облике черты моих близких». В качестве пациентов появлялись «совершенно авантюрные фигуры вроде измазанных сажей типов в полотняных пиджаках… Они появлялись в гостиной один за другим совершенно беззвучно и так же беззвучно удалялись, казалось бы, совершенно не замечая друг друга. При этом я неоднократно был свидетелем того, как некоторые из них во время пребывания в гостиной обменивались головами, то есть они, не покидая комнаты и непосредственно на моих глазах, вдруг начинали расхаживать с другими головами».

«Количество пациентов, которых я то одновременно, то последовательно видел в загоне (так он называл место на дворе, куда выходили подышать воздухом) и в гостиной, не стояло ни в какой связи с вместимостью лечебницы. По моему убеждению, эти сорок или пятьдесят человек, которые вместе со мной появлялись в загоне, а потом по сигналу окончания прогулки устремлялись к дверям дома, просто не сумели бы найти здесь себе достаточно мест для ночевки… Первый этаж просто кишел человеческими фигурами».

Из фигур в загоне он вспоминает двоюродного брата жены, покончившего с собой еще в 1887 г., старшего прокурора Б., постоянно застывавшего в преданно склоненной, как бы просительной позе. Среди узнанных им были и тайный советник, президент сената, еще один советник земельного суда, адвокат из Лейпцига – друг его юности, его племянник Фриц, а также случайный знакомый из Варнемюнде. Своего тестя он как-то увидел из окна на дорожке, ведущей к лечебнице.

«Я не раз замечал, как сразу несколько человек, а однажды даже несколько дам, пересекали гостиную и входили в угловую комнату, где им затем полагалось исчезнуть. Я также несколько раз слышал своеобразный хрип, сопровождавший исчезновенье наспех подделанных людей.

«Достойны удивления были не только человеческие фигуры, но и неодушевленные предметы. Сколь скептически ни стараюсь я сейчас отнестись к своим воспоминаниям, не могу все же стереть из памяти впечатления, произведенного тем, что предметы одежды на людях, мной наблюдаемых, или еда на моей тарелке во время обеда превращались во что-то другое (например, свиная отбивная в телячью и наоборот)».

В этих описаниях многое заслуживает внимания. Людей там гораздо больше, чем в действительности может поместиться, они собраны все вместе в загоне. Само это выражение показывает, что вместе с ними он чувствует себя униженным до животного состояния; это самое близкое к массовому переживание, которое у него можно обнаружить. Однако «загоном» для пациентов оно, естественно, не исчерпывается. Игру превращений он описывает очень точно, подходя к ней критически, но без выраженной враждебности. Превращения испытывают даже платье и пища. Больше всего его занимают узнавания. Всякий, кто появляется, – по сути, некто другой, кого он раньше хорошо знал. Он заботится о том, чтобы не было незнакомцев. Но все эти разоблачения носят относительно доброжелательный характер. Только о старшем надзирателе в одном месте, которое я здесь не привел, говорится с ненавистью. Он узнает многих и очень разных людей, не ограничиваясь узким кругом избранных. Вместо того чтобы лишиться масок, люди иногда меняются головами – более забавный и великодушный способ разоблачения трудно изобрести!